Секстет

Эти фотографии, приколотые кнопками к стене, были единственными в комнате предметами, что-то говорящими о личности хозяина. Под ними висели записки, в которых Роуленд в подробностях описывал свои восхождения на ту или иную вершину, приспособления для подъема, погодные условия и тому подобное. Отблески пламени плясали на белой бумаге, и он вспомнил, как Линдсей жаловалась, что не может понять альпинистского жаргона.

Роуленд снова снял трубку и набрал номер Линдсей.

На этот раз она сразу взяла трубку. Услышав ее голос, Роуленд пожалел о том, что позвонил.

– У тебя было занято, – сказал он ровным голосом.

– Да, я знаю. – Линдсей говорила как всегда торопливо, будто в большой спешке. – Я… Мне звонили из Штатов. Я укладываюсь. Не могу решить, что с собой взять.

– Возьми красное платье, – после секундного размышления посоветовал Роуленд. – Мне оно очень нравится.

– Правда? Оно, пожалуй, немного… Ты уверен? Да, для вечера, наверное, подойдет.

– Тебе предстоит много приемов?

– Возможно. Скорее всего, да. Только я как-то утратила вкус к приемам.

– А меня все это вообще никогда не привлекало.

– Знаешь, Роуленд, в воскресенье утром, когда ты ушел, позвонил Колин. Он такой милый! Прислал мне такие красивые цветы. Розы, лилии, еще что-то. Огромный букет. Хватило на все мои вазы. Я сейчас в спальне, она стала похожа на цветочную лавку.

Роуленд нахмурился.

– Я позвонил, чтобы пожелать тебе счастливого пути.

– Спасибо. Передам от тебя привет Бродвею.

– Буду рад. А ты передай от меня привет Колину. После Оксфорда мы с ним не виделись.

– Колину? С какой стати я должна передавать ему твои приветы? Сделай это сам.

– Ну как же! Ты забыла, что Колин тоже едет в Нью-Йорк. Я уверен, что вы там увидитесь.

– Ах, да, он что-то говорил об Америке. Он должен встретиться с этим злым гением Томасом Кортом и собирается остановиться в каком-то странном месте, насколько я помню, у его американской тетки, древней, выжившей из ума старухи.

– Это его двоюродная тетя Эмили. Она, конечно, довольно древняя, но уж никак не выжившая из ума.

– Ну, я думаю, я все равно не увижу там ни Колина, ни его тетку. Я буду страшно занята.

– Линдсей…

– Буду впадать в экстаз от платьев и шляпок. Роуленд, это я цитирую тебя, помнишь?

– Линдсей…

– Я ужасно разозлилась, когда ты это сказал. И прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что в твоей критике есть зерно истины. Извини, Роуленд, я слишком много болтаю. Интересно, почему?

– Потому, – сурово произнес Роуленд, – что ты женщина, Линдсей. Потому что ты думаешь, что, если будешь говорить достаточно быстро и достаточно долго, я не услышу того, что ты хочешь сказать на самом деле. Я все равно услышу, но ты усложняешь мне задачу.

– Какая чушь. Я всегда говорю то, что думаю.

– Неужели? – Роуленд вздохнул. – Линдсей, по моему мнению, ты говоришь, что думаешь, еще реже, чем я, а я практически никогда этого не делаю.

– А тебе это и не нужно, – запальчиво ответила Линдсей. – Что бы ты ни говорил, я всегда знаю, о чем ты думаешь. Женщины на это способны, и в этом их великая сила.

– Правда? Ну, скажи, о чем я сейчас думаю.

– Так нечестно. Я тебя не вижу.

– Ты имеешь в виду, что обязательно должна меня видеть? Тогда это не интуиция, а ерунда. Не впечатляет, Линдсей.

– Погоди минутку… Минутку. Ты говоришь… сухо. Ты улыбаешься этой твоей сухой улыбкой, которая выводит меня из себя. Ты думаешь… Роуленд, ты улыбаешься?

– Да.

– Вот видишь, я так и знала. И что ты сейчас думаешь, я тоже знаю. Ты думаешь: Линдсей мелет чушь, она полная дурочка.

– Неправильно. Промах миль на сто.

– Тогда ты думаешь о работе.

– Опять неправильно.

– Черт возьми, наверное, этот фейерверк за окном меня сбивает, горит, трещит, грохочет. Тогда Колин. Ты думаешь о Колине и той дурацкой пьянке в Оксфорде.

– Опять неправильно. Может быть, это ты думаешь о Колине, но не я.

– Глупо злиться. Теперь я точно знаю, о чем ты думаешь. Ты думаешь: «Когда же она наконец повесит трубку. Она мне надоела».

– Совсем неправильно. Даю тебе слово, я никогда ничего подобного не думал. Ни разу. Где ты остановишься в Нью-Йорке?

– В «Пьере». Я заказала номер.

– Может быть, я позвоню тебе в «Пьер»… Или ты позвонишь мне, когда вернешься. Ты могла бы позвонить мне, как только приедешь из аэропорта, даже не снимая пальто. И ты скажешь мне, о чем я сейчас думаю. Смотри не забудь. А сейчас собирайся, не буду тебе мешать. Согласна?

– Согласна. Тогда до свидания?

Роуленд молчал. Он подумал о ее телефонном звонке в Йоркшир, который он пропустил.

– Я буду скучать по тебе, Линдсей, – наконец произнес он. – И помни, я всегда рад слышать твой голос.

Линдсей положила трубку и почувствовала, что свет в комнате стал слишком ярким, а весь разговор перемешался у нее в голове. Она горячо молилась о том, чтобы перестать надеяться, потому что надежда причиняла ей нестерпимую боль. Она постаралась взять себя в руки и прочла себе мысленную нотацию, как это делала всегда, когда приходила в такое же бессмысленно взбудораженное состояние, близкое к помешательству и надолго лишавшее ее сил.