Секс в эпоху согласия

Не будем забывать правило: если женщина согласилась на что-то хотя бы раз и это стало известно, автоматически считается, что она согласна на все и всегда. В 2012 г. валлийский футболист Чед Эванс был обвинен в изнасиловании девятнадцатилетней девушки и заключен под стражу. Однако информация о сексуальной истории его жертвы позволила адвокатам представить дело Эванса в ином свете, и в 2016 г. состоялось повторное судебное разбирательство. Суд рассмотрел показания двух мужчин, которые почему-то счел относящимися к делу. Мужчины заявляли, что жертва изнасилования «всегда проявляла склонность к необычному сексу (на четвереньках с проникновением в вагину сзади)» и во время секса приговаривала: «Трахай меня жестче!»¹⁶. Получается, что демонстрация удовольствия от секса тоже играет против женщины, — а между прочим, это то самое удовольствие и та самая сексуальная раскрепощенность, которые десятилетиями пропагандируются женскими журналами под знаменем сексуального освобождения женщины!¹⁷ Вот вам и пример противоречивых сигналов!

Несколько лет назад я написала книгу о сексе¹⁸. В ней я рассказала о собственном опыте: о радостях и трудностях, о плохом и хорошем. Люди постоянно спрашивали меня, как я решилась на такой рискованный шаг — выставить на всеобщее обозрение свою интимную жизнь! — и говорили мне, что я очень смелая. Те, кому книга понравилась, говорили это с восхищением, те, кому она не понравилась, писали или произносили это совсем по-другому, выражая скорее шок. Общим было, как я заметила, недоверчивое удивление. И те и другие были убеждены в том, что рассуждать о своей сексуальности для женщины крайне неосмотрительно.

Я, в свою очередь, изо всех сил старалась задвинуть подальше мысль, которая упорно маячила за всеми этими отзывами, — мысль о том, что мой публичный рассказ о собственном сексуальном опыте теперь и до самой моей смерти при необходимости можно будет использовать и против меня. Я никак не могла, хотя и очень старалась, перестать думать о том, что страницы откровений о сексе могут выйти мне боком. Если вдруг мне когда-нибудь доведется обвинять мужчину в домогательствах, они буквально развяжут ему руки.

Если кого-то из моих собеседников заметно передергивало от возмущения, я относила это на счет гендерных двойных стандартов и традиционной неприязни общества к женщине, свободно разговаривающей о сексе. Однако не исключено, что эта неприязнь не беспочвенна. В мире, который одновременно и настаивает на женской раскрепощенности, и наказывает за нее, открытость делает женщину уязвимой. Ее уязвимость, в свою очередь, вызывает страх, проявляющийся в форме либо благоговения, либо отторжения. Чье-то внутреннее «брр» — это просто сигнал распознавания опасности, коллективное предупреждение «Будь осторожна!».

Чрезмерная сосредоточенность общества на проговаривании сексуальных желаний и концепции согласия (по выражению Лолы Олуфеми, «счастливом лице согласия»¹⁹) смещает фокус внимания с другого важного вопроса: чье согласие имеет силу? К примеру, сексуальность цветных женщин до сих пор воспринимается сквозь призму колониальных фантазий об их животной страстности и экзотичности. Расистские стереотипы о гиперсексуальности темнокожих женщин уходят корнями в давнее прошлое. Линней, работавший над расовой классификацией людей, в 1753 г. назвал африканок бесстыдными²⁰. На рабовладельческом Юге США изнасилование темнокожей женщины не считалось преступлением. Темнокожим женщинам приписывалась врожденная порочность, которая лишала их права на защиту закона²¹. Эти представления чрезвычайно живучи. Недавние исследования, в которых анализируется поведение присяжных в суде, показали, что люди чаще склонны признавать виновным человека, изнасиловавшего белую женщину, а не темнокожую²². Образ темнокожей женщины, всегда расположенной к сексу, в реальности ставит ее в незавидное положение: ее согласие считается чем-то само собой разумеющимся, а отказ легче игнорировать. Если предполагается, что согласие заведомо получено, то слова уже не имеют никакого значения, что, в свою очередь, исключает возможность изнасилования. Но когда отказ — пустой звук, то и согласие теряет всякий смысл. Что толку распинаться о своих желаниях и согласии, если и «да», и «нет» в конечном счете ничего не стоят?