Человек много чего хочет. При этом некоторые желания, если их разжигать, гарантированно приводят к плохому. Например, открытая демонстрация чужого богатства обязательно разжигает социальные аппетиты: человек либо хочет «такого же», либо начинает ненавидеть богатых, либо, наконец, записывает себя в неудачники и начинает пить и колоться, а то и лезть в петлю.
Заметим, абстрактное знание о том, кто такие «есть богатые люди», так не действует. Надо ткнуть носом, чтобы расковырять самую подкорочку, достучаться до подсознанки, разжечь воображеньице. Иначе не сработает. Тут картиночка.
Разумно устроенное общество старается не злить бедных, не внушать им напрасных надежд, но и не позволять им опускаться - ведь «кто-то должен работать». Поэтому им создают условия, при которых ткнуться носом в роскошь и бесчинство сложновато. Другое дело, что люди хотят видеть эту самую роскошь - но по своему желанию и чтобы это было далеко и не совсем по-настоящему: скажем, в телевизоре, где богатые и счастливые развлекают бедных и несчастных. Это можно и даже нужно - если, конечно, богатые и счастливые выглядят достаточно глупо. «Ну это можно сделать».
Общества, смотрящие сквозь пальцы на роскошь, обычно плохо кончают. Потому что, как только богатеи начинают разгуливать в сияющих каких-нибудь мантиях, а народ это видит, начинаются классовые конфликты. Не обязательно они заканчиваются революцией, нет. Достаточно того, что низы разлагаются и начинают, вместо того чтобы работать, спиваться и безобразить. Особенно быстро этот процесс протекает в городах, где больше возможностей. Возникает плебс, который начинает клянчить хлеба и зрелищ. С ним приходится возиться. При этом более аскетичные общества развиваются экономически, потом политически… потом выясняется, что у соседей армия круче и она лучше воюет. И эта армия приходит - как пришли варвары в разложившийся Рим. Который был не слабее и не глупее варваров - а именно что разложился. Ибо низы ненавидели верхи больше, чем завоевателей. «Ишь, в золоте ходят, мрази».
То же самое касается и «половой распущенности». Самый вид молодой красивой девки, вываливающей напоказ вымя, вызывает вполне однозначные намерения. Купить ее внимание - ну там, в ресторан повести и все такое. Либо, если не на что, затащить за гаражи и изнасиловать. Либо, наконец, пойти и напиться от горя, что такая девка никогда тебе не даст. Первое намерение разрушает семейный бюджет, второе является чистой уголовщиной, третье обессмысливает жизнь… Короче, во всех случаях подрывает распорядок, установленный для малоимущих классов.
Опять же: губит не богатство, а его демонстрация - и в данном случае губительным оказывается не «разврат как таковой», а именно непристойность. Ибо она приводит к тяжелой фрустрации: мужчина оказывается окруженным «не давшими ему женщинами», а женщина - недоступными мужиками. То, что есть - скажем, семья, - перестает любиться и цениться. Ну а дальше включается все та же самая конкуренция: общества, где бабы ходят в парандже (или хотя бы демонстрируют асексуальность), начинают размножаться быстрее, да и народишко там чувствует себя более мужчинским, «без этого фона скрытого унижения».
Так что неудивительно, что политические режимы, считающие порядок самодовлеющей ценностью (например, «тоталитарные диктатуры» или «традиционные общества») борются с «роскошью» и «похабщиной» с особой яростью, причем именно и с тем и с другим вместе.
Советский строй в этом отношении был наиболее последовательным, по крайней мере в отношении роскоши: он не просто боролся с «пышностью», а истребил все причины ее появления, отобрав у большинства населения все красивые и хорошие вещи и запретив их иметь впредь. В морально-нравственном плане это соответствовало бы, наверное, поголовной кастрации населения. Впрочем, и кастрировали бы, если бы была техническая возможность: оруэлловский герой, мечтавший о ликвидации оргазма («наши биологи работают над этим»), хорошо понимал, куда идет дело.
А если кто подумает, что это чисто коммунистическая заморочка, то окажется в корне неправ. Например, диктаторские режимы в Латинской Америке (той самой, где знойное небо и страстные мачо) тоже всячески курощали «неприличие», причем боролись с ним не хуже, чем с «красной заразой». В связи с чем возникла даже примета: как только очередная диктатура рушилась, в страну начинали лихорадочно завозить книжки двух сортов: марксистскую литературу и жесткое порно. Так что на прилавках какой-нибудь освобожденной Аргентины можно было запросто увидеть одновременно сочинения Ленина, Захер-Мазоха, де Сада, Троцкого и Playboy.
Впрочем, у нас это тоже было. Я еще помню времена, когда в подземном переходе под Пушкинской площадью одни и те же дядьки и тетки продавали самопальные «демократские» издания про «долой капеесес» и гейскую газету «Тема». Публика брала все - «Вот она, свобода». Совок и впрямь рушится в самых своих основаниях. Если уж на улицах такое продают - значит, можно и Ленина крыть по матушке. «Все, приехали».