Секс и страх

Тело, бывшее прежде domus человеческого «я», интимнейшим достоянием, которое, по мнению Катона Цензора, было недоступно даже натиску любовного безумия, стало чем-то заклятым, чужим, враждебным. Тело, бывшее прежде связующей нитью между природой и историей, между животным и речью, между сексуальным желанием и страстью к наукам и книгам, стало неодолимой пропастью.

Когда около 200 года, христианство сделалось главенствующей религией Римской Империи, появился брачный контракт; он мгновенно поглотил сонмища рабов (чья вера была бессильна сократить их число). Церковная иерархия христиан слилась с вертикальной иерархией имперских чиновников и укрепила эту последнюю. Мораль, ставшая законом всех сословий (status), проникла в глубь общества и стала нормативной, то есть начала руководить абсолютно всеми, вплоть до императора; греческое слово katholike означает буквально «всеобщее с точки зрения всего». Христиане, члены секты Рыбы, купили Империю и упрочили ее. Эдикт 321 года разрешил завещать имущество, запретил распятия, предписал еженедельный отдых в день Солнца, дал епископам статус имперских чиновников. С IV века было объявлено, что Pontifex Maximus – прямой потомок Петра. Древнейший, тысячелетний запрет резать рыбу ножом дошел до наших дней, воплотившись в весьма замечательных серебряных приборах для поедания рыбы; само их существование ныне уже не считается загадкой.

Эти приборы вынимают по пятницам: французское слово ven-dredi (пятница) происходит от Veneris dies – день Венеры. Жертвоприношение рыбы в этот день напоминает о торжественном явлении Афродиты из волн морских после того, как в воду был брошен отсеченный фасцинус Урана.

Святой Григорий возбранял девственницам купаться в море нагими. Афанасий запрещал девственницам мыть какие-либо иные части тела, кроме лица и рук. В толстых романах Эдуардовой эпохи, пользовавшихся большим успехом в начале XX века, герои рассыпали по поверхности воды отруби, чтобы не унижать себя видом собственной наготы. Юные девушки, переодеваясь, сперва набрасывали на себя чистую рубашку поверх грязной, с целью избежать созерцания тех ужасных частей тела, которые напоминали о совокуплении, беременности и родах.

У Иисуса, распятого на кресте, бедра прикрыты тканью – lin-teum. С течением веков Бог одевается все основательнее. Velamen capitis Марии скрывает наготу ее сына. Subligaculum заменяет lin-teum; затем kolobion (сирийская туника с рукавами) заменяет subligaculum. Сознание греховности плоти, страх перед вожделением вылились в презрение к внешнему, мирскому и в ужас перед картинами ада. Ад остался прежним – этрусским, греческим или ме-сопотамским: это зверь всепожирающий. Это Горгона с ужасными клыками или Баубо – чудовище с пастью-утробой. На фресках базилик, превращенных в христианские часовни, против фигур епископов и святых, избранных, облеченных в их «второе одеяние», ненасытная пасть смерти заглатывает нагих грешников, отправляя их в вечное чрево ада. Человеческая жизнь превратилась в сон, где секс стал пугалом, кошмаром, а пробуждение – тем вожделенным мигом, который избавлял людей от презренной плоти. После умерщвления биографического, а затем и биологического человек обретал наконец истинное свое тело – чистое, возвышенное, недоступное низменным желаниям – и вступал в райские кущи, где его ждало вечное (и одетое покровами) блаженство. Средневековье, в свой черед, сослало эротику в ад. Подобно фигурам на детских рисунках, подобно самим детям, вытолкнутым наружу из раскрывшегося женского чрева, обнаженные тела на средневековых картинах с воплем низвергаются в адскую бездну.

Одни лишь «мистики» сохранили древний след «мистериозной» сцены первого соития. В 1323 году в Страсбурге брат Экхарт написал: «Gratia est ebullitio quaedam parturitionis Filii, radicem habens in ipso Patris pectore intimo (Благодать есть некая высшая степень восторга в рождении Сына, что ведет свое происхождение из сердца Отца). Quid est hodie? Aetemitas. Ego genui me te et te me aetemaliter (Что есть день сегодняшний? Вечность. Я внедрился в тебя, а ты в меня навечно)». Изначальная сцена соития непредставима. Deus – это форма отцовства, куда устремляется все сущее. Все тянется к чистоте, стремясь скрыть изначальное соитие. И это стремление зовется историей. Это соитие «невидимо» не только потому, что мы еще не родились на свет когда оно создало нас. Оно еще и «неведомо». Наши истоки еще более неизвестны нам, чем смерть, в том смысле, что незнания смерти не было и быть не могло. Происхождение человека – вот самая непроницаемая из всех тайн на свете, ибо источник его появился одновременно с нами, до нашего рождения, до наших рук, языка, зрения. Никакой, даже самый острый взгляд не прояснит нам эту тайну. Даже пытаясь выразить ее, мы только еще больше сгущаем мрак неизвестности, ибо дар речи не связан ни с нашим происхождением ни с рождением.

Даже наслаждение разочаровывает нас – прежде всего своей эфемерностью.