Секретов не будет

У Марии Федоровны были сломаны обе берцовые кости, и ее левая нога лежала под грузом на системе, которую в госпиталях называли «зениткой». Говорить больной было тяжело, слушать нас тоже. За эти дни Мария Федоровна сильно сдала. Большие печальные глаза спрятались еще дальше под лоб, волосы совсем побелели, на бледном, восковом лице легли глубокие морщины. В сущности, Мария Федоровна всегда казалась мне очень старой. А сейчас я как-то подумал, что тридцать лет назад ей было только тридцать девять. Она была тогда еще молода и, наверное, красива, если смотреть на нее моими теперешними глазами сорокавосьмилетнего человека. Но мне тогда было только восемнадцать. А в таком возрасте даже двадцатипятилетние кажутся нам старыми и скучными людьми.

Все годы, сколько я знаю, Мария Федоровна жила одна с сыном Виктором, нашим школьным приятелем. О своем отце Виктор никогда не говорил, может быть, он его просто не помнил.

Давным-давно, когда мы были еще совсем мальчишками, Витька сообщил мне под страшным секретом:

— А на моей маме хотел жениться дядя Вася Городецкий, член коллегии адвокатов.

Слова «член коллегии адвокатов» Витька произнес с особой значимостью. Я, как, впрочем, и Витька, толком не знал, что это за фигура — «член коллегии», и промолчал.

— Не вышло! — радостно воскликнул мой дружок.

— Что не вышло?

— Да у дяди Васи не вышло. Мама сказала, что хочет жить только со мной.

И действительно, кроме Вити, для Марии Федоровны никого более не существовало. Скромный счетовод какой-то конторы, она изо всех сил старалась, чтобы сын всегда был сыт, одет и вообще чувствовал себя ничуть не хуже, чем дети, у которых были отцы.

Когда Виктор уходил куда-либо из дому, то Мария Федоровна махала ему рукой с балкона и кричала вслед:

— Счастливо тебе, сыночек!

Витя смущенно останавливался, лицо его заливала краска:

— Ну ладно, мама! Ведь неудобно, люди оглядываются!

Но Марии Федоровне не было никакого дела до прохожих.

— В добрый час, Витенька, пусть удача будет всегда с тобой!

С такой тревогой, наверное, провожали людей в опасное арктическое плавание, если уж не на фронт в Испанию. А Витька шел всего-навсего в кино или в библиотеку.

Уж как оберегала Мария Федоровна своего единственного от болезней и неприятностей, от нужды и от дурных компаний! Но как она могла уберечь сына от пикирующих бомбардировщиков, от мин и пулеметных очередей?

— Вы верите, что Виктор вернется? — вдруг спросила Мария Федоровна, глядя на нас в упор. — Ведь не может же быть, чтоб он погиб.

— Не может, — ответил я и поспешно перевел взгляд на портрет Достоевского.

Мария Федоровна никогда не напоминала мне скорбящей плакатной матери, грозно сжимающей кулаки и требующей отмщения за пролитую сыновью кровь. Это была обезумевшая от горя и ушедшая в себя женщина, никак не могущая понять, почему судьба так больно, несправедливо ударила ее, не сделавшую за свою долгую жизнь ничего плохого.

— Вы верите, что Витя придет? — повторила она вопрос.

— Конечно, — подтвердил Владик и отвернулся.

Появилась медсестра и заявила, что нам уже давно пора уходить. Мы простились с Марией Федоровной и осторожно, чтобы не тревожить больных, направились к выходу. Великий русский писатель задумчиво глядел нам вслед.

Каждую среду мы носили Марии Федоровне передачу, посылали записки. К ней нас больше не пускали: началась эпидемия гриппа, был объявлен карантин.

Марию Федоровну выписывали через полтора месяца. Накануне нам сказали, что ее можно будет взять в десять часов утра. Мы подогнали такси к подъезду и до одиннадцати звонили по внутреннему телефону в хирургическое отделение, никто не брал трубку. Наконец я самым нахальным образом прорвался в больницу. Пока дежурная пыталась сообразить, я уже подбегал к черной лестнице.

— Гражданин, сюда нельзя! — спохватилась нянечка, отбрасывая свое вязание.

— Мне на консультацию к профессору, — соврал я, перепрыгивая через три ступени.

На этот раз коридор был пуст, больных разнесли по палатам, и только забытый всеми Федор Михайлович Достоевский сиротливо взирал на мир с юбилейной стенгазеты.

Мария Федоровна сидела на кровати и нервничала. Кастелянша, которая давным-давно должна была выдать вещи, куда-то запропастилась. То ли она поехала получать новые полотенца, то ли пошла на склад за хозяйственным мылом — никто не знал.

— Рады, что сегодня будете дома? — спросил я, неловко обнимая Марию Федоровну.