Секретарь обкома

— Может быть, Юлия права, — согласился Василий Антонович, подымаясь со стула. — Ну я вас, ребятки, оставлю. День рабочий, долго гулять нельзя. Хорошо бы матери сообщить о случившемся, Шура. Чтобы не было для нее неожиданностью, когда приедет. Напиши. Адрес на тумбочке возле постели.

Василий Антонович спешил в обком. Вчера весь вечер просидели с Лаврентьевым, решая все ту же проблему. Сигналов о неблагополучии в Высокогорской области становилось так много, что ожидать чего-то еще было уже невозможно. Решили, что Василий Антонович должен снова съездить к Артамонову и поговорить с ним в открытую. Они оба считали такой разговор совершенно необходимым, были уверены, что без этого разговора ехать или писать в Москву не очень красиво, да и просто неправильно — сигналы ведь разные бывают. Артамонов не мальчик, а крупный партийный руководитель, давно доказавший свое умение работать. Легкомыслия, часто присущего молодым, он допустить не может. Дело, значит, не в легкомыслии. Дело в другом.

К этому времени в Старгородской партийной организации началась подготовка к областной конференции, которую назначили на вторую половину сентября. Надо было готовить материалы, продумывать и набрасывать тезисы отчетного доклада. Нелегко в такое время отрываться от своих собственных дел. Но и то дело никак не укладывалось в графу посторонних. Для Василия Антоновича с Лаврентьевым оно было делом совести каждого из них, кровным делом коммуниста.

— Езжай, Василий Антонович, езжай, — сказал Лаврентьев. — И не беспокойся. Тут будет все в порядке.

Созвонились, застали Артамонова на месте — у него шло очередное совещание, — условились, что он будет ждать Василия Антоновича к девяти вечера.

— А что за спешка? — спросил Артамонов, когда все уже было условлено. — Беда стряслась? — Чувствовалось, что старается говорить с повышенной бодростью, но Василий Антонович угадывал и другое: беспокойное желание поскорее узнать, с чем там к нему едут. Тон вопроса был не похож на обычный снисходительный тон Артамонова.

Василий Антонович припомнил день, когда после заседания пленума ЦК Артамонову вручали орден Ленина и звезду Героя Социалистического Труда. Василия Антоновича поразило тогда спокойствие Артамонова. Удивительно спокойно принял он награду из рук председателя Президиума Верховного Совета. Другие награжденные от волнения оступались на нетвердых ногах, бросались обнимать того, кто им вручил все это. Их состояние было так понятно Василию Антоновичу. Наверно бы, и он вел себя подобно девушке-узбечке, собравшей три сотни тонн хлопка машиной, или как свинарь, вырастивший более трех тысяч свиней, как председатель колхоза, добившийся блестящих успехов в продуктивном использовании каждого гектара колхозной земли. У него тогда одновременно шевельнулись и чувство уважения к Артамонову — с каким высоким достоинством умеет держаться человек, и чувство некоторой неприязни — уж так-то возноситься над другими не следовало бы никому. Даже вручающий награду был более взволнован, чем тот, кому она вручалась.

Артамонова поздравляли в кулуарах, подходили к нему, радостные, сияющие, будто они получили эту награду, поздравляли его, жали ему руку. Он принимал все с вялой снисходительной улыбкой. Высокий, внушительный, могучий, рассеянно смотрел поверх окружавших его людей.

Тогда это были мимолетные впечатления, на которых мысль почти не останавливалась. Теперь они почему-то приобретали большее значение, о них думалось больше, чем тогда.

— Просто надо кое-что выяснить, — ответил Василий Антонович. — По телефону это слишком долгий разговор.

— А, ну-ну… Жду, в общем.

Ровно в девять Василий Антонович вошел в его кабинет. Как он заметил еще с улицы, в здании обкома были освещены всего два-три окна. Рабочий день давно закончился. Шаги на лестнице и в пустых коридорах отдавались до того гулко, что невольно хотелось ставить ногу поаккуратней.

Артамонов пригласил в кресло. Принесли чаю, бутербродов. Начал расспрашивать о делах на Старгородчине.

Всю дорогу, не отвечая Бойко, рассуждавшему на международные или сугубо моральные темы, Василий Антонович обдумывал предстоящий разговор. Безмолвная беседа с Артамоновым шла в машине остро, прямо, откровенно. Артамонов был так прижат к стенке, что дальше уж и некуда. Но вот они сидят друг перед другом, помешивают крепчайший темно-красный чай в стаканах, и вопросы задает Артамонов, а не он, Василий Антонович, казалось, так отлично подготовившийся к трудному делу.

Василий Антонович подумал, что, наверно, множество важных разговоров на земле не состоялось только потому, что у тех, на чьей стороне правда, не хватило сил, мужества, решимости заговорить с теми, на стороне которых правды нет, но есть самомнение, нахальство и уверенность в том, что собеседник все равно слабее и все равно не отважится на те слова, которые только одни бы и способствовали победе правды.

Надо было собирать силы, надо было решаться.