Секретарь обкома

— Что ж, попробовать можно, — довольно вяло согласился председатель. — Оборудования, как говорится, тут никакого не надо: подушка, лукошко, да что там еще?.. — коклюшки, нитки.

— Тут только руки дороги, — добавил парторг. — Не очень многочисленный у нас колхоз. Плохо мы, товарищ Денисова, с хозяйственными планами справляемся. В глухом краю живем, среди лесов и болот. С медведями дружим. Медведей много. Да их, байбаков, в свинари не поставишь и на прополку капусты не выгонишь.

— Вы, Гурий Матвеевич, поезжайте, — распорядилась София Павловна. — У вас, может быть, и еще дела есть. А я останусь, и до тех пор буду сидеть, пока дело не сдвинется с мертвой точки. Я знаю это. «попробуем». Ничего не сделают без подталкивания.

Черногус продолжал разъезды по окрестным селениям. А София Павловна вторую неделю безвыездно сидела в Чиркове; время от времени ее вызывал к телефону Василий Антонович, она шлепала в своих изящных сапожках по грязи до колхозного правления, Василий Антонович укорял ее за то, что она так долго не возвращается, она отвечала: «Вася, нельзя. Очень важное дело. Очень. Потерпи еще немножко».

Двенадцать девушек плотно засели за работу. Учиться, собственно говоря, им было нечему, надо было иметь вкус, терпение и желание. Бабушка Домна, став как бы и взаправду профессором, руководительницей школы-мастерской, воспрянула духом, взбодрилась. «Я, милая доченька, словно годов тридцать с плеч сронила, — сказала она Софии Павловне, — А у меня их много, милая. Это я для обману так говорю: восемьдесят да восемьдесят пять. Сто два мне в сам деле-то, сто два, хорошая моя. Тридцатку сбросила, — семьдесят с малым осталось. А семь десятков — жить еще долго можно».

Когда пошли первые рулоны, или, как Домна называла, штуки кружев, София Павловна собралась уезжать.

— Я буду звонить вам, я буду писать письма, — говорила она и Домне, и председателю колхоза, и парторгу, и комсомольскому секретарю, высокой гордой девушке.

Ее отъезд немножко задержался оттого, что в Чиркове» прибыли корреспондент и фотокорреспондент «Старгородской правды». То ли Василий Антонович сказал о чирковских кружевах в обкоме и это дошло до редакции газеты, то ли Черногус восторженно наговорил о них в Заборовье. Только вот дошло, и редакция прислала своих товарищей. Они все записывали, все фотографировали, беседовали с бабушкой Домной, с девушками. Даже председатель с парторгом приоживились от такого внимания. Что-то они не помнили, чтобы до этого в их деревню приезжали из областной газеты, — из районной разве что, да и то за тем лишь, чтобы поругать. Тут, чуялось, не ругать будут, а пропечатают, да еще как — с фотографиями.

На колхозной подводе Софию Павловну отвезли в Заборовье. В тот же день она хотела уехать в Старгород. Но Черногус сказал:

— Может быть, завтра поедем, София Павловна? Сегодня здесь созывается грандиозное партийное собрание. Очень интересно. Будут избирать партийный комитет, понимаете? Коммунисты объединяются в одну партийную организацию. Не только колхозные, а все, все. Какая-то опытная станция тут есть…

— Да вам-то что, Гурий Матвеевич! Вы что у них, уполномоченный?

— Не то чтобы уполномоченный, София Павловна. А… а товарищ Лаврентьев здесь сейчас.

— Петр Дементьевич?

— Да, да. И он просил меня поприсутствовать. Может быть, говорит, речь скажете. О партии. О том, как росла она и боролась. Какая это сила — партия.

— Ну так бы и говорили, дорогой мой. Хорошо, поедем завтра с Петром Дементьевичем, если у него местечко в машине найдется.

Черногус не все сказал Софии Павловне. Он не сказал о том, какой у него разговор произошел накануне вечером с писателем Баксановым. Сидели втроем — Баксанов, архитектор Забелин, он, Черногус, — и распивали чай. Черногус поинтересовался, для чего возят в село камень в таких космических количествах, что все улицы завалены каменными горами, зачем столько бревен, досок, бочек цемента. Забелин принялся рассказывать о тех формах, в какие понемножку выкристаллизовывается проект перестройки Заборовья. Он, оказывается, за это время съездил в поселок Ленинский, который был заново построен лет двенадцать назад возле снесенного ныне села Воскресенского, учел там все положительное, учел все отрицательное и находил новое, наиболее современное и прогрессивное решение.

Черногуса всегда волновали планы, проекты, стройки и переустройства. Для него это была советская власть в действии, та власть, за которую он сражался, которую создавал, которой отдал всю свою жизнь. Он начал вспоминать былое. Рассказывал о революционных событиях в Азербайджане, на границах Персии, о пребывании в корпусе генерала Баратова, о Коломийцеве.

Вначале Баксанов слушал его не очень внимательно, раскачивался на стуле, как эквилибрист, касаясь затылком и плечами натопленной печки. А потом подсел к столу, утвердив на нем локти, и смотрел прямо в лицо Черногусу.