Секретарь

– Просто пришлось немного похозяйничать. В тот период пресса особенно настырно вторгалась в жизнь Мины, поэтому время от времени я открывала ежедневник и удаляла записи, которые внушали мне опасения, поскольку могли быть превратно истолкованы посторонними.

– Посторонними? Вы имеете в виду журналистов?

– Да, но не только. Поездки, записи о которых я удаляла, носили личный характер, и я беспокоилась, что кое-кто в компании может осудить Мину, обнаружив, что она отсутствует в офисе по личным делам. Вот я и заменяла их записями о деловых встречах.

– А она знала о том, что вы это делаете? Удаляете записи?

– Нет. Незачем было досаждать ей такими вопросами. Как я уже сказала, я просто хозяйничала, наводила порядок.

– Ясно. Когда мы говорили по телефону, я не совсем поняла, в чем заключались «дела личного характера» миссис Эплтон. Вы высказались весьма неопределенно.

– Правда? Извините, это вышло случайно. Полагаю, она навещала свою мать.

– Вы полагаете?

– Да. Ее мать живет в Женеве.

– Но вы не уверены, что она ездила именно туда?

– Уверена.

– По вашему тону этого не скажешь.

– Нет, я уверена. Так написано в ежедневнике. Билеты на авиарейсы для миссис Эплтон бронировала помощница номер два – Сара. Она же внесла Женеву в ежедневник, но я решила изменить записи, чтобы они выглядели более профессионально. Как встречи, а не абстрактные поездки в Женеву.

– Ясно. Скажу еще раз, Кристина: если вы в чем-то не уверены, лучше вообще не упоминать об этом в суде. Присяжных должны убедить ваши свидетельства, а если ваши слова будут туманными, может показаться, что вы уклоняетесь от ответа. Вы ведь понимаете это, верно?

– Да, понимаю.

Я отвернулась, на миг привлеченная удивительной чистотой оконных стекол. Окна здания в центре Лондона просто не могут так сверкать, если не мыть их как минимум дважды в неделю.

– Кристина?..

Я заставила себя вернуться к происходящему.

– Я спрашивала, случалось ли вам бывать в суде.

– Нет, никогда.

– Понятно. Сначала это будет магистратский суд. Думаю, там мы вряд ли станем отвечать на предъявленные обвинения.

– Но ведь ответом будет «невиновна»?

– Скорее всего, но отвечать на обвинения мы не станем, пока не увидим все дело против вас полностью. – Она поднялась. – Я встречусь с вами в магистратском суде за пятнадцать минут до назначенного времени. Мина Эплтон и Дэвид Сантини тоже будут там, вы явитесь все вместе.

Это меня порадовало – мысль о том, что мы будем стоять рядом, плечом к плечу.

Сандра снова села.

– Вы должны понимать, что ваша защита никак не связана с их защитой. У каждого из вас троих своя адвокатская группа. Я здесь, чтобы представлять в суде вас, а не Мину Эплтон.

Я улыбнулась, зная, что это не совсем так. Услуги моего адвоката оплачивала Мина. Сандру Тисдейл порекомендовал Дуглас Рокуэлл.

Она напористо продолжала:

– Миссис Эплтон предъявлено обвинение в лжесвидетельстве, а вам – нет. Для вашего дела важно, чтобы вас защищали независимо от нее, хотя, естественно, ее защита играет важную роль для вашей. Если ее признают виновной в воспрепятствовании осуществлению правосудия, скорее всего, будете признаны виновной и вы, как и мистер Сантини. В этом отношении вы выстоите или упадете вместе. Но вам необходимо понять, что я представляю вас одну.

Да, мы выстоим или упадем вместе. Это я прекрасно понимала.

– Мне известно, что вы близки – вы с миссис Эплтон. Что вы ей преданы. Известно также, что она была для вас хорошей работодательницей – щедрой и отзывчивой. Но никаких слов не хватит, чтобы в достаточной мере подчеркнуть, как важно для вас понять: никто не должен заподозрить, что она оказывает на вас влияние в ходе этого процесса. Вот почему у вас свой адвокат-солиситор, то есть я, и вот почему у вас будет свой адвокат-барристер[6].

Я ободряюще улыбнулась ей, она пожала мне руку, а потом болтала без умолку все время, пока мы спускались по лестнице, посвящая меня в свои планы на выходные. Довольно бестактно. У меня планов не было, вдобавок предстояло чем-то заполнить восемь недель, остававшихся до того дня, когда я предстану перед магистратским судом. При мысли о нем у меня начала зудеть кожа, еще до выхода из здания я стала почесываться: экзема, которой я страдала в детстве, выбрала именно этот момент, чтобы вернуться в мою жизнь.

Мне удалось заполнить эти восемь недель. Мой участок нашей тупиковой улицы никогда не выглядел таким опрятным и живописным, как в тот период: каждый клочок земли под деревьями пестрел цветами, которые я посадила.

Увы, они не выжили. Однажды ночью я вышла на улицу, вырвала их все до единого и выбросила на проезжую часть. Никто из соседей не попытался остановить меня или хотя бы выйти и убедиться, что со мной все в порядке. Наверное, они выглядывали в окна. Прячась за шторами, наблюдали, как я ползаю в темноте. А может, просто побоялись ко мне приближаться, и, пожалуй, их нельзя в этом винить. Я была не в себе.