Секрет «Лолиты»

Хотя мы уже несколько раз давали тревожные, басовитые гудки, только вроде бы донесся какой-то визг, а потом словно петушиный крик.

Шхуна была явно покинута экипажем. Но почему же она резво продолжала бежать по волнам? И, судя по неглубокой осадке (об этом говорили вокруг меня опытные моряки), вряд ли она повреждена, имеет пробоину. В ее трюмы не набралось воды.

Почему же команда оставила шхуну, даже не спустив парус?

— Готовят шлюпку, ребята…

Услышав это, я поспешил протолкаться туда, где матросы под руководством боцмана Петровича, коренастого крепыша с роскошными усами, которыми он весьма гордился, деловито укладывали в шлюпку, освобожденную от брезентового чехла, всякое снаряжение. За этим наблюдали Волошин и Володя Кушнеренко. Видимо, секонду поручили возглавить обследование загадочной шхуны. А я?!

— Что же вы мешкаете, Николаевич? — подмигнув, весьма строгим тоном сказал мне Волошин. — Тащите скорее ваш звуковой блокнот — и в шлюпку. Приказано взять вас в качестве секретаря, чтобы все подробненько описать, ничего не упустить.

Через минуту, вооружившись магнитофоном, блокнотами, прихватив фотоаппарат, я вернулся на палубу.

Шлюпка мягко уже раскачивалась на волне. Мы один за другим спустились в нее по трапу.

Осторожно, чтобы она не стукнула нас, мы подошли к борту покинутой шхуны. Фальшборт[1] был совсем низким, через него ничего не стоило перелезть.

Два матроса ловко подтянулись на руках и взобрались на палубу. Им бросили швартовые концы. Они закрепили их, подали нам руки, и мы один за другим влезли на борт шхуны.

— Только ничего не трогать и вообще зря не разгуливать! — подняв руку, приказал Волошин, Некоторое время мы стояли молча, с любопытством озираясь вокруг.

Шхуна была небольшая — чуть меньше двадцати метров в длину по ватерлинии, как потом точно измерили матросы. На корме возвышалась небольшая надстройка, больше похожая на запущенный дачный сарайчик, чем на рубку.

Палуба грязная, давно не мытая, вся в каких-то подозрительных пятнах. Некоторые из них мне показались засохшей кровью — или это уже разыгралось воображение? Впрочем, как потом выяснилось, такое же впечатление от этих пятен возникло решительно у каждого из нас.

— Да, давненько ее не драили, — покачал головой боцман. Метрах в трех от того места, где мы стояли, у штирборта[2] валялся на палубе топор со щербатым зазубренным лезвием. Его тоже местами покрывала весьма подозрительная рыжая ржавчина.

А на баке[3] стоял на палубе фонарь с закопченным стеклом. Возле него лежали растянутый, словно на нем только что играли, аккордеон, гитара с грязным, когда-то алым бантом, сплошь оклеенная фотографиями призывно улыбающихся полуголых красоток, и четырьмя кучками были разложены растрепанные и засаленные карты — одни аккуратной стопкой, другие небрежно, веером.

Но вдруг, заставив нас всех вздрогнуть и оглянуться, загремел, словно с неба, усиленный мегафоном голос капитана:

— Штурман! Вы что, заснули? Долго будете стоять как лунатики? Опускайте парус и положите ее в дрейф. И возвращайтесь поскорей, не тяните волынку. Нам ждать некогда.

— Боцман, — спохватился секонд, — спускайте парус. Кого-нибудь поставьте на руль, чтобы шхуна не рыскала.

— Есть спустить парус! — ответил боцман.

Волошин остановил его:

— Подождите, товарищи. Надо сначала все сфотографировать и подробно записать. Пригодится для следствия.

Я стал фотографировать мачты и парус с разных точек, причем мы обнаружили на носу шхуны клетку, в которой томились изголодавшиеся три курицы, петух с поникшим гребнем и жалобно повизгивавшая свинья, у которой ребра выпирали из-под кожи.

Я подставил секонду микрофон магнитофона, и он деловито начал перечислять:

— Значит, так. Шлюпка отсутствует. Поставлен один грот. Парус старый, латаный, местами изодран в клочья…

Закончив осмотр, секонд приказал спустить парус. Один из матросов пошел на шканцы и вдруг кринул:

— Владимир Васильевич, смотрите, что я нашел!

Мы все бросились к нему.

И увидели валяющийся на палубе возле рубки то ли большой кинжал, то ли маленький меч с изогнутым лезвием.

— Малайский кинжал — крис, — сказал всезнающий Волошин. — Не трогайте его.

Я сфотографировал лежавший на грязной палубе кинжал, а Сергей Сергеевич достал из кармана резиновые лабораторные перчатки, которые, оказывается, предусмотрительно захватил, натянул их на руки и, присев на корточки, тщательно обвел кинжал мелом, чтобы обозначить место, где именно он лежал.

Потом мы прошли на шканцы. Этот пост управления, где находятся компас и рулевой штурвал, оказался просто невысоким помостом между рубкой и столом, за которым, видимо, все обедали прямо на палубе. Штурвал не был закреплен и свободно крутился во все стороны, словно им управлял человек-невидимка.

Мы переглянулись. Один из матросов по знаку секонда встал к штурвалу, чтобы шхуна не рыскала.

— Как они тут вахту стоят? Неудобно, — пожаловался матрос. — Стоишь, словно в щели.

Штурвал в самом деле помещался в узеньком закутке между стенкой рубки и столом. Столешницу, словно лак, покрывал жирный след многочисленных трапез и попоек.