Седой

Подцепив пинцетом бумажный прямоугольник, Костя с радостным удовлетворением вздохнул – получилось! На него смотрели добрые мамины глаза; она уютно примостилась у папиного плеча, а отец широко улыбался и подмигивал.

Почему-то вспомнился тот вечер…

Проснулся Костя от голосов: радостного, звенящего весенними ручейками маминого и мужского, раскатистого, чуть хрипловатого:

– Ну, где он там? Показывай!

– Витенька, обожди до утра. Уснул, спит Костик…

Костю словно ветром сдуло с кровати. Он выскочил из спальни и застыл в дверях.

– Костя, папа…

Он узнал его, узнал сразу.

Отец был точь-в-точь как на фотографиях – высокий, широкоплечий, грудь в орденах и медалях, а лицо доброе, обветренное и уставшее.

Костя неуверенно сделал шаг вперед, затем другой, и тут сильные руки подхватили его, и он взлетел под самый потолок.

– Папа… Папочка… Я тебя так ждал, – лепетал Костя.

У него кружилась голова, он всей грудью вдыхал крепкий мужской дух, которым был пропитан офицерский мундир: смесь запахов табака, порохового дыма, соленого пота и утренних заморозков…

Счастье в тот вечер переполнило их квартиру доверху, расплескавшись в переливах гармошки по всему дому. Соседи разошлись только под утро. Они всю ночь разговаривали о душманах и Афгане, но Костя мало что понял из их бесед. Он так и уснул одетый, прижимая к груди офицерскую сумку – подарок отца…

С той поры прошло семь лет.

Мама по-прежнему трудилась в конструкторском бюро номерного предприятия, а отец, который оставил из-за тяжелого ранения воинскую службу, поступил на новый хлебозавод, где его вскоре назначили главным инженером. На летние каникулы Костю отвозили в деревню к бабушке. Она ни под каким предлогом не соглашалась оставить свой домишко на берегу реки и перебраться к сыну в город.

Война с фашистами забрала у нее троих: старшего сына убили под Варшавой, дочку немцы угнали в Германию, и с той поры от нее не пришло ни одной весточки, а муж-инвалид, потерявший на фронте ногу, умер в пятьдесят шестом. Так и жила бабушка Лукерья в своем тесном мирке среди старых выцветших фотографий, привечавших ее поутру улыбками довоенного счастья.

Сегодня папа с мамой ушли в кино на вечерний сеанс, а Костя, воспользовавшись их отсутствием и чтобы скоротать время, решил отпечатать фотографии – проявленная пленка, отснятая летом, в деревне, до сих пор покоилась в каморке, где они с отцом оборудовали фотолабораторию.

Неожиданно скрипнула дверь из прихожей в гостиную. Пришли! Но почему так рано?

Костя торопливо ополоснул свежий отпечаток, сунул его в кювету с фиксажем и уже хотел отворить дверь каморки, как вдруг раздался чей-то чужой гнусавый голос:

– Кто на стреме?

– Лупатый… – ответили ему ломким басом.

– Успеем?

– Должны…

– Когда кино заканчивается?

– Где-то без четверти одиннадцать.

– Точно?

– Спрашиваешь…

– Где пацан?

– Должен быть в спальне.

– Займись…

Кто-то потихоньку прошел в спальню. Луч фонаря скользнул по комнате, на долю секунды заглянул в щелку двери каморки.

Воры!

Костя мигом потушил фонарь, выдернул шнур увеличителя из розетки и, почти не дыша, затаился возле двери.

– Никого нет!

– Как – нет? Ищи, мать твою…

Гнусавый выругался.

– Ищу, ищу… – недовольно пробасил второй вор.

– Поторапливайтесь! – прикрикнул на них третий, входя в комнату.

Костя осторожно прильнул к щели.

Два вора стояли неподалеку от двери каморки, третий рылся в шкафу, а четвертый выглядывал из-за шторы на улицу.

– Говорю вам, никого, – наконец раздался бас второго вора.

– Может, мальца к соседям отправили? – высказал предположение гнусавый.

– Хрен его знает…

– Лады… – Третий из этой жуткой компании нетерпеливо прищелкнул пальцами. – Приступили.

– Чемоданы есть? – спросил бас.

– Всего два, – ответил гнусавый. – Ну да ладно, остальные шмотки свяжем в узлы.

– Интересно, какой паразит наколку на эту хазу дал? Бля… – Бас начал матерно браниться. –

Телевизор старый, барахла – кот наплакал, все стираное да заштопанное.

– Кто думал… Начальник все-таки. На рыжевье[2] и башли[3] был расчет.

– Эй, гляди, еще одна дверь!

Дверь каморки кто-то пнул ногой.

– Заперта… – пробасил вор. – Не найду, где замок.

– Дай я попробую, – отстранил его гнусавый.

Костя, обливаясь холодным потом и едва дыша с испугу, зажмурил глаза – воры пытались отворить дверь каморки, запертую на прочный засов.

До них в этой квартире жил какой-то торговый начальник, которого за хищения посадили в тюрьму. Он и приспособил каморку под тайник. С внешней стороны трудно было заметить дверь, к тому же оклеенную обоями. А засов открывался хитроумным приспособлением, системой рычагов, вмонтированных в пол.

– Может, взломаем? – предложил кто-то из воров.

– Ты что, дурак!? Грохоту будет на весь дом, – зло ответил гнусавый. – Тут дверь, как в танке…

– А если там медвежий шнифер[4]? – спросил обладатель басовитого голоса.

– Не похоже… – заколебался, судя по голосу, гнусавый. – По-моему, хаза на якоре[5].

– Ну, тогда покатили отсюда, – решительно сказал третий вор, видимо, главарь. – А то вместо товара вшей наберемся…

И тут с улицы раздался свист.