Седое золото

— Так точно! — шёпотом доложил особист, еле сдерживаясь от отдания чести.

— Мы с Кузнецовым следуем за документами и ключами от склада, где находится буровой станок. Встречаемся через час, возле кабинета ректора. Всё, по коням!

Подошли к кафедре родимой, у Ника даже сердце ёкнуло: «изменения» налицо, конечно, но и знакомое проступает повсеместно. Безлюдно было на кафедре, только из одной аудитории раздавался шум и гам, у дверей два хлопчика дежурили — с красными повязками на рукавах и с комсомольскими значками на груди. На дверях объявление: «Срочное собрание четвёртого курса! Обсуждение личного дела комсомольца Матвея Кускова!»

Похоже, вовремя приехали, в самый раз.

Бочкин сразу в карман форменный полез, за корочками, чтобы проход освободить. Но Вырвиглаз его небрежным жестом остановил, к тем красноповязочным подошёл, глянул строго, брови насупил, хлопчики и исчезли тут же, словно в воздухе растворились. Профессор на противоположную стенку кивнул, а там его портрет собственный висит, солидный такой, значимый. Так вот оно: авторитет настоящий, он завсегда своё возьмет: и на зоне, и в заведении учебном!

Под портретом надпись была: «Вырвиглаз Владимир Ильич, профессор, доктор геолого-минералогических наук. 1875 —…». Смотрел Ник на портрет, смотрел, вдруг вспомнил, что видел его уже, тогда, в 1977, когда в Горный поступал. Он и тогда здесь висел. Только вот даты там другие стояли: «1875–1938».

И как теперь прикажете Вырвиглазу в глаза смотреть?

В аудиторию просочились тихонечко, пристроились на заднем ряду.

А в помещении спектакль настоящий разыгрывался, театральный. Зрители поближе к лекторской трибуне расселись, на трибуне оратор — вылитый Олег Кошевой из известного фильма. Рядом с трибуной, на стуле, парнишка сидел: простой совсем, только вот глаза — наглые, бесшабашные. В Русском Музее Ник такие глаза встречал, на портрете Дениса Давыдова.

«Кошевой» тем временем уже начал своё выступление, двумя листками бумаги размахивая:

— Вот, из милиции пришло уведомление: медицинский вытрезвитель № 7 сообщает, что пятого ноября сего года студент Ленинградского Горного Института — некто Кусков — был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко орал матерные частушки. Что скажешь, Матвей?

— Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, — не очень уверенно заявил Кусков.

— Ладно, — продолжил комсомольский вожак. — Из того же учреждения ещё одна справка пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков шестого октября сего года был опять доставлен, опять же в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко читал вслух поэму «Евгений Онегин», естественно, в её матерном и похабном варианте исполнения. Матвей?

— Отслужу, кровью смою, дайте шанс, — голос Кускова непритворно дрожал.

В зале поднялся лёгкий шум, сопровождаемый негромкими смешками.

Ведущий собрания успокаивающе помахал ладонью свободной руки, в аудитории установилась относительная тишина.

— И это он совершил в канун годовщины Великого Октября! Впрочем, я к Матвею всегда с недоверием относился. Взять хотя бы его прозвище. Нет, я ничего против студенческих прозвищ не имею, традиции — дело святое. Но, что это за прозвище такое — «Ротмистр»? Контрреволюция натуральная получается! Предлагаю — из комсомола Матвея исключить! И поставить вопрос перед вышестоящими инстанциями об его выдворении из нашего института, со всеми вытекающими последствиями!

Тишина ещё набрала силы, только было слышно, как Кусков декламирует вполголоса:

— Пошлите же за пивом — денщика! Молю вас, о прекрасные гусары! А почему — вы в синих галифе? И для чего вам эти злые лица?

Раздался откровенный смех, восхищённый свист со всех сторон прорезал тишину.

Бочкин поднялся с места и направился прямо к лекторской трибуне, на ходу извлекая из кармана свою волшебную корочку. Подошёл к «Кошевому», продемонстрировал удостоверение в открытом виде, прошептал комсомольскому лидеру что-то на ухо.

Над аудиторией повисла уже полнейшая тишина, на сей раз — кладбищенская.

Бочкин проследовал к Кускову, повторил свои манипуляции. Тот посмотрел на особиста удивлённо и растерянно, но без видимого страха.

— Эй, Матвей! — подал Вырвиглаз свою реплику, руками замахал.

Кусков посмотрел в нужную сторону, узнал профессора, сразу успокоился.

— Прошу продолжать, товарищи! — очень веско предложил Бочкин. — Надеюсь, что у комсомольцев найдутся и другие, не менее важные вопросы для обсуждения!

Взяв Матвея под ручку, уверенно двинулся к выходу.

Все вместе вышли в коридор, Бочкин тут же себя с Кусковым наручниками ловко соединил.

— Приветствую вас, уважаемый Владимир Ильич! — вежливо поздоровался новоявленный Ротмистр. — Не объясните ли, что всё это значит?

— После, Матвеюшка, после, — чуть смущённо ответил ему профессор, — Ты с товарищем поезжай, а я вечерком подъеду, всё тебе объясню. Архиважное дело предстоит, архиважное…

Надо Кускову отдать должное: не стал кочевряжиться и права качать, — головой спокойно кивнул да и пошёл к выходу, Бочкина за собой таща.