Седьмой урок

А страшное пришло обычной телеграммой, в обычный день:

«ДЯДИ ГРИГОРИЯ НЕ СТАЛО…»

— Телеграмма пришла ночью, оставалась на почте до утра.

Это Валерка сказал. Он зашел за мной, звал в парк отдышаться после экзаменов. Увидел телеграмму, перечитывал, разглядывал почтовые пометки. Тася плакала. Бабця уткнулась в передник и замерла. А я все еще не могла понять, что произошло.

Смотрю в окно — лето, да вот — лето за окном. Говорю себе — лето! И ничего не вижу.

Не помню что было потом. Когда очнулась, в окне солнце. Смотрела на солнце, пока не стало больно глазам.

Дяди Григория не стало. Был он простоватый человек. Ласковый и суровый. И заботился о нас простодушно, чтобы все, как у людей, хата не хуже других в городе, солдатское дите обуто, одето; чтобы цвели и красовались, как жито. А мы кружились, форсили дорогими шмутками.

Почему все так теперь жестоко, так отчетливо?

Его подолгу не бывало дома, командировки, нагрузки, перегрузки.

Он верил нам.

Он редко, только в особые дни говорил о своей солдатской службе, но всегда оставался солдатом — не знаю, как объяснить: все тяжелое брал на себя.

Мы жили за его спиной. Простодушную заботу принимали как должное. Ждали, когда улетал. И забывали о нем, когда прилетал. А ведь мы любили его. По-своему. Но боялись красивых слов. Больше всего боялись красивых слов и не нашли для него слов человеческих. И всегда было некогда.

Умирая, уже не видя, не узнавая никого, дядя Григорий проговорил:

— Земля, наша земля…

Вчера Мери Жемчужная сказала:

— Девочки, я, кажется, состарилась на школьной скамье!

Она кокетничает, наша Мери, это все напускное: нарядилась, расфрантилась, Самодельные сережки в ушах; дома, наверно, во все зеркала гляделась, любовалась собой.

Завтра — девятый класс. А должна была — в десятый.

Пропал целый год.

Могла пропасть вся жизнь.

ЗОЛОТОЙ ПЕРСТЕНЬ Роман

Богдан Вага

В Москву Богдан Протасович прибыл после полудня. Не останавливаясь в столице, взял билет на самолет, спешил в свои Колтуши — так несколько нескромно в кругу друзей именовал он лабораторию экспериментальной микробиологии, которую возглавлял в течение последних лет.

Весь путь до Москвы прошел спокойно; в зарубежных поездках профессор Богдан Протасович Вага бывал не раз, чувство новизны сгладилось, и мысли его были заняты не внешними впечатлениями, а результатами симпозиума, встречами, дискуссиями. Сообщения советских ученых выслушали с должным вниманием, вопреки обычной сдержанности не скупились на похвалы; особо был отмечен доклад главы делегации, известного вирусолога, друга и однокашника Богдана Протасовича.

Не преминули вспомнить о поэте биологической науки.

А глава делегации всюду рекомендовал Богдана Протасовича в качестве обещающего, пылкого биолога.

Потом, в дороге, профессор Вага все время мысленно возвращался к событиям минувшей недели. Оставаясь внимательным собеседником, любезно откликаясь на каждое слово, умудрялся сохранять внутренний, сокровенный строй мыслей.

«…Океан выплеснул жизнь на сушу, и она овладела землей; жизнь проникнет сквозь пояса радиации и овладеет новыми мирами…»

В Москве на старой квартире его ждало письмо жены. Надушенный конверт, знакомые изломанные строчки, напоминающие разговор жеманницы:

«Устроился, наконец? Знаешь, брось философию. Не чуди. Живи по-современному!»

В завершение Варвара Павловна осведомлялась о ценностях. О культурных ценностях, нажитых совместно. Перечисляла офорты, автолитографии, подлинники прославленных мастеров. Требовала разделить все честно, пополам. Она писала: «напополам». Вздорная, бессмысленная записка — все накопленное и без того принадлежало ей сполна, безраздельно. Богдан Протасович не копил ценностей, тем более культурных — прекрасное, увиденное однажды, оставалось в нем навсегда.

Более всего раздражила размашистая приписка:

«Сердечно, горячо, искренне поздравляю с надвигающимся юбилеем полнолетия. Желаю, чтобы второе совершеннолетие»… — и так далее.

Второе совершеннолетие! Любит женщина красивые выражения.

И, разумеется, путает даты и числа, опередила события. Ей всегда хотелось, чтобы Богдан Протасович был старше.

Но завтра, через месяц или через год — не все ли равно!

Скоро уж это второе совершеннолетие.

«Сердечно, искренне, горячо»… — придает она значение сказанному или по-прежнему бездумно лепечет, повторяя общепринятое?

Вага скомкал и отшвырнул письмо. Но душевный лад был нарушен.

Теперь все — минувшие дни, поездка, отношение людей и даже брошенное мимоходом «пылкий биолог» — воспринималось по-иному.

Он слишком остро, слишком болезненно относился ко всему происходящему вокруг, порой даже в ущерб исследовательскому труду.

Удивительно — живой отклик мешал изучению живого!