Седьмой урок

Он пожалел, что так внезапно, жестоко ранил ее, и продолжал, не то оправдываясь, не то отстаивая свое:

— Ты видишь, я не ошибся относительно Марины Боса!

— Да, конечно — отпечатки… Отпечатки — это очень важно. Очень… Но что ты скажешь относительно… — Катерина Михайловна торопливо перебирала ученические домашние работы, — …относительно вот этих отпечатков, — она протянула Анатолию тетрадь Марины Боса.

«…Нам всем дорого красивое. Раньше я очень любила красивые витрины, часами любовалась красивыми вещами. Даже блестящие упаковки, яркие, целлофановые, с ленточками нравились мне. Потом вернулась в старую хату. Дед, баба, дымящая печь и нужно самой чистить картошку… Но вчера я подумала: вот были хаты с маленькими окнами и большим голубым небом над ними. Были песни — это значит красивая душа. Самое красивое, что есть на свете!»

— Почему ты защищаешь эту истеричку? — бросил на стол тетрадку Анатолий.

— Я не защищаю, я стараюсь понять. Понять ее и тех, кто рядом. За первой партой и за последней. Нельзя воздействовать не понимая.

— Понимать — воздействовать, игнорируя факты?

— Анализируя факты, как ты сам требуешь. Что такое мой труд, учительство, школа? Это прежде всего познание нового, самой новейшей нови со всем ее великим, радостным и тревожным. И могучая поросль, и мелкие кусты. Которые также являются действительностью, хоть и не всегда приятной. Для того, чтобы организовывать, я должна видеть все таким, как есть.

Саранцев знал, что остановить Катюшу, когда ее осеняло, невозможно, и не пытался прерывать.

— Истеричка? Да, истеричка. Но она вошла в мой класс. Такая, как есть. На картинках рисуют несравненно более приятных, белее совершенных. Но передо мной не картинки, а живой класс. Сейчас многие педагоги жалуются: «не такие дети»; в прошлые наборы были «такие», а теперь «не такие», трудные, сложные… Что делать? Не знаю, у меня нет рецепта. Я сама новенькая, еще не педагог, не учитель и даже не шкраб, а всего лишь человек, познавший ответственность перед своим классом.

Позвонили.

— Ну, вот… — порывисто поднялась Катерина Михайловна, — погоди, Толик, я открою…

Саранцев прислушивался к ее шагам — все такая же быстрая и шаги рассыпались звонко, как в школьном коридоре, — девочка с высшим образованием. Открыла дверь, не спрашивая, кто пришел, притихла и только уж потом:

— Маринка! Марина Боса!

— Я пришла, Катерина Михайловна… Я должна…

— Я ждала тебя. Я знала, что придешь!

— Я должна рассказать… Я долго не решалась…

— Хорошо, хорошо… Заходи, Мариночка. Я очень ждала тебя!

Рассказ Марины

Накануне дед наш ворожил по вечерней зорьке: солнце, мол, ушло в тучи и весь край неба над тучами разгорелся багровым огнем.

Перед рассветом что-то разбудило меня, тополя метались, стучали в окна. Пошла в школу пораньше, не сиделось дома. Причесалась гладко, туго повязалась косынкой, чтобы ветер не растрепал. На перекрестке вырвались сквозняки, обдали песком и цементом. Отбивалась от ветра и чуть было не споткнулась о ступеньку подъезда, в котором пряталась от ребят.

Вдруг на третьем этаже сквозняком распахнуло окно, посыпались осколки. Над головой закружил подхваченный ветром небольшой обрывок бумаги. Я не обратила бы на него внимания, но в окне появилось встревоженное, распухшее лицо, протянулась рука, словно хотела поймать листок. Я подумала: наверно, какой-то важный документ. Кинулась за листком — обыкновенный клочок почтовой бумаги. Написано что-то, фиолетовые чернила. Всего одна строчка. Я не хотела читать, зачем мне чужое? Но строчка так и осталась перед глазами «ни винить некого…» А из подъезда выбежал суетливый человек. Улыбается, благодарит. Выхватил листок и шмыгнул в подъезд. Я иду за ним, — показалось, что Тасин «хозяин» из кафе-ресторана. Голова такая же маленькая под модной велюровой шляпой и шагает так же нахально, но потом вдруг оглядывается.

И вот уж лестница, первая площадка, вторая.

А я все иду за ним…

У раскрытой двери он внезапно остановился, вижу, совсем другой человек. Хлопнула дверь, щелкнул замок.

Потом соседская дверь чуть-чуть приоткрылась, узкой щелочкой, ничего не видать, только вверху напудренный нос и внизу черный, блестящий нос косолапой собачонки. И сразу оба носа исчезли, дверь закрылась.

…А после уроков я узнала о том, что произошло.

Катерина Михайловна и Саранцев проводили Марину «до самой хаты», рассказывала потом Маринка. Бабця накинулась было на нее: «де блукала?» Но, приметив чужих, всполошилась; сгорбленная, морщинистая, как пересохшая земля, застыла на пороге. Потом, угадав добрых людей, успокоилась, хоть все еще продолжала ворчать — вот раньше жили, а теперь живут…