Седьмой урок

И снова лосьоны и «Поморин», миндальное и пчелиное молоко. А ей требовались рублики для себя и малыша, который все сильней, все настойчивей стучался в этот соблазнительный мир сладких запахов, ярких флаконов и наклеек, манящий притягательной надписью: «Все для тебя, покупатель!»

Виктор, заложив руки в карманы, торчал перед закрывшейся дверью…

Шагнул было прочь, когда вдруг пряный запах, похожий на запах ночной фиалки, сдобренный какими-то примесями, заставил его оглянуться. Обрюзглый от сытой жизни, но все еще осанистый человек вошел в магазин, вскоре появился вновь, потоптался перед витринами и снова скрылся в магазине. Виктор подождал немного — чем-то привлек его внимание этот незнакомый гражданин — потом направился в сквер.

«Вспомнит про нашу скамью под топольками, значит придет. Нет, значит — нет!»

Он расположился под молоденьким тополем, робко раскрывшим первую листву. Слушал говорок листвы, повторял про себя игру полутонов, как повторяют строфы поэмы. А пряный запах, похожий на запах ночной фиалки, все еще преследовал его: внезапно возникшая частица минувшего.

Плотная стена живой изгороди отодвинула суету вечерней улицы. Приглушенный шум успокаивал Виктора, как успокаивает плеск реки, и это спокойствие, сменившее недавнюю тревогу, казалось ему добрым предзнаменованием — присущее Виктору свойство приписывать всему свои чувства и мысли…

…Совсем близко возбужденный разговор. Донесся пряный запах ночной фиалки…

— Разрешите, по крайности, считать, что наше знакомство состоялось.

— Зачем это вам?

— Но что вас смущает? Что тут такого? Простое знакомство. Всегда может пригодиться.

Голос Лары нетерпеливо перебил:

— Да зачем? Вы человек занятой, солидный. Пожилой. Зачем вам лишние хлопоты?

— Приезжает красивый балет. Импортный, — рокотал вкрадчивый басок, — могу устроить на все спектакли.

— Вовсе незачем вам затрудняться.

— Но я бы очень хотел установить дружеские отношения.

— Право, незачем.

— Разрешите сопровождать вас?

— Спасибо, меня ждут. Прощайте!

Лара бежала по аллее, выглядывая Виктора:

— Я знала, что ты здесь, под нашим тополиком.

— Что это за тип с тобой разговаривал?

— Да так, какой-то из треста. Говорит, приехал сюда знакомиться с продвижением товара.

— Видать его продвижение. Ты гони его. Гони, а я помогу.

Виктор провожал недобрым взглядом мелькавшую за живой изгородью лохматую сиреневую шляпу с куцыми полями.

Лара опустилась на скамью, откинулась на спинку, рука упала с колен, наверно, день был нелегкий.

— Он ключи мне предлагал…

— Какие ключи?

— От квартиры.

— От какой квартиры?

— От своей. Уезжает надолго, оставляет пустую квартиру.

— Но почему — тебе?

— Решил, что я нуждаюсь в отдельной квартире.

— Кто он?

— Говорит, приехал… Да почем я знаю?

— Уехал-приехал, уезжает-приезжает! Ничего не пойму. Да кто он?

— Не знаю, говорю, не знаю!

— А я было подумал…

— Затем и сказала, чтобы подумал. Хоть немножечко, хоть долю того, что я передумала, что мне пришлось.

Она сложила руки на коленях, смотрела прямо перед собой; ей не хотелось говорить, хотелось тепла, уюта, заботы.

Так и просидели они, прислушиваясь к шелесту весенней листвы, пока запах, доносившийся из соседней харчевни, не напомнил о хлебе насущном.

Едва Маринка появилась на Новом проспекте, ее кто-то окликнул, громко, грубо, на всю улицу:

— Эй ты, в косынке!

Она оглянулась — кто-то на противоположной стороне размахивал руками:

— Стой! Стой, говорят!

Было уже с ней такое, слышала подобный окрик; безотчетно, даже не разобравшись, что произошло, кто обращался к ней, что от нее требовали, бросилась прочь.

— Задержите ее! Держи-ите-е! — неслось следом. — Товарищ участковый, что же вы! Задержите девчонку.

Марина слышала торопливые, сбивающиеся шаги, ускоряющийся бег, тяжелое с присвистом дыхание пожилого человека; он отставал, дышал еще тяжелее и еще громче вопил:

— Что же вы все! Держите ее! Она тут каждый день шаталась. И сегодня была на площадке.

Кричавшего человека она не видела, но почему-то бросился в глаза другой, далеко на углу, в сером плаще. Марина кинулась к противоположному углу, юркнула в проходной двор, в глухой переулок старого квартала, снова проходной двор, площадка новостройки, еще переулок — чуть не сбила с ног Катерину Михайловну.

— Марина!

Отпрянула в сторону.

— Маринка!

Молчит.

— Маринка, что случилось? Избегаешь меня?

— Нет-нет, Катерина Михайловна, я не видела вас.

Не смотрит в глаза, понурилась, сжалась комочком, точно спеленутая.

И вдруг бросилась к учительнице, прижалась испуганным щенком:

— За мной гнались!

— Кто? Никого нет вокруг.

— Но я слышала, — Маринка украдкой осмотрелась по сторонам, — я слышала, он кричал. Он бежал за мной. И на углу какой-то в сером плаще.

— Тебе померещилось. Мало ли что кричат на улице, — приглядывалась к девочке Катерина Михайловна.

— Нет, он гнался за мной. Не знаю, что ему нужно.

— Да что случилось? Ты что-то недоговариваешь?

— Нет-нет, я ничего не скрываю, честное слово. Я ничего не знаю, ни в чем не виновата!

Она повторяла свое «не знаю, не знаю», не слушала Катерину Михайловну, расспрашивать было бесполезно.

— Пойдем, девочка, я провожу тебя.