Седьмой сын (сборник)

Налив молока в кофейник, Сафиат тихо открыла дверь и вошла в комнату офицера. Бесшумно поставив на стол кофейник, как делала каждое утро, она прикрутила ночник и остановилась у изголовья офицерской постели. Офицер тяжело, прерывисто дышал. В тусклом свете ночника Сафиат увидела слипшиеся светлые волосы, неприятно белую шею, на которой пульсировали синеватые жилки.

Решительным движением она вытащила из-под платка топор, которым рубила дрова, и, точно рассчитав удар, с силой опустила его…

В саду под ногами часового мерно поскрипывал снег, из-за двери доносилось храпенье солдат. Тяжелыми толчками стучало сердце старухи.

Она снова вышла во двор. Часовой у сарая посмотрел на старуху и с наслаждением подумал о том, что скоро утро, его сменят, и ой будет есть хрустящий с ароматной коркой свежеиспеченный хлеб. Он потуже затянул широкий шерстяной шарф на шее, прислонился к стене сарая и задремал, предвкушая близость утра и сладкого сна.

Как могучее дерево, обугленное ударом молнии, чернел на снегу труп военкома.

Сафиат неслышно подошла к часовому и ударила его обухом в затылок. Он мягко сполз по стене и упал перед дверью сарая. Она оттащила труп и открыла дверь.

В сарае зашевелились. Ветер прошумел в голых, обледеневших ветвях сада. Ласково, как говорят с детьми, Сафиат прошептала:

— Только не шумите… тихо… тихо…

Ветер намел в углах сарая сверкающие снежные курганчики. Пленные жались друг к другу и молча смотрели на старуху с растрепанными седыми волосами, с большим топором в руках.

Шагнув в глубь сарая, Сафиат взяла одного из них за руку и сказала тихо:

— Пойдем туда, — показала она на заснеженную башню. — Я проведу вас, я знаю дорогу…

Бережно подняв труп военкома, люди пошли за Сафиат. Она вела их к скале, на которой высилась неприступная старинная башня…

Песнь полонянки

[5]

Сквозь розовые сумерки Нина разглядела ряд кроватей, тоненькую фигурку сестры в белом халате.

— Пейте! Выпейте… — звучало в ушах Нины, но открыть рта она не могла.

Сестра присела на край кровати и, придерживая рукой голову раненой, поднесла к ее губам горьковато-кислое питье.

— Пейте, пейте!.. Поправляться будете, — настойчиво твердила она.

Стиснув зубы, больная не могла проглотить лекарства. Вспухший язык был тяжел и неподвижен и, как казалось Нине, занимал много места во рту.

Она хотела сказать, что ей больно, что ей ничего не надо, кроме как лежать и не двигаться, но, пересилив боль, она с трудом проглотила жидкость и закрыла глаза. Остро и мучительно ныли раны на теле. И, как бывает во сне, когда хочешь очнуться от кошмаров, Нина старалась припомнить, что было с ней и где она сейчас находится.

С усилием открыв глаза, она увидела на потолке переливающуюся люстру с длинными подвесками. Сквозь грань хрусталя вспыхивали красноватые иглы закатных лучей весеннего солнца.

— Тяжелых много, — говорил седой мужчина в белом халате.

Это был польский врач только вчера освобожденного местечка. А этот комфортабельный госпиталь с шелковыми обоями, с хрустальными люстрами когда-то был усадьбой польского пана Вишневского. С приходом немцев пан был убит, усадьбу себе присвоил немец Прейфер, владелец кондитерской фабрики. Но потом спасавшему свою жизнь Прейферу пришлось бросить все богатство.

Русские танки пришли в местечко совсем не с той стороны, откуда их ждали…

Отступая, немцы расстреливали своих рабынь — русских пленниц.

После ухода немцев польские крестьяне перенесли раненых в усадьбу.

— Тяжелых очень много, — повторил врач, обращаясь к майору Румянцеву, который первым ворвался в местечко, первым увидел трагедию русских невольниц, — на груди убитых и раненных девушек ляписом были выжжены номера.

— Будем лечить, — скупо роняя слова, говорил сухопарый доктор.

Нина равнодушно всматривалась в докторов, в майора, прислушиваясь к их приглушенному говору.

На разрисованном потолке, переливаясь в хрустальных подвесках люстры, догорали последние вспышки вечерней зари.

Все казалось сном. Ей много раз снилось на чужбине и жаркое солнце родины, и закатные лучи на реке…

Она приподнялась на локтях: розоватые сумерки весеннего вечера глядели в окна большого особняка.

Нина увидела на форменной фуражке майора пятиконечную красноармейскую звезду… Улыбнулась, не сводя с майора глаз… Затем осторожно опустилась на подушку, закрыла глаза и вспомнила все…

***

Из чайника капал кипяток. Горячая капля воды, кругло-прозрачная, цепляясь за кончик горлышка, пугливо дрожа, падала на грязный притоптанный снег.

В посиневшем морозном воздухе висел сухой цокот кованых сапог и лающий окрик немецких часовых. Капли из чайника падали горячей сверлящей иглой, просачиваясь в снег, обнажая под ним черный кружочек земли. Пар застывал на лету. Кутаясь в шерстяные шарфы, в одеяла, в женские платки, немецкие солдаты торопливо бежали к эшелону.

Офицер-гестаповец в черной шинели деловито прошел по перрону, коротким тупым ножом он постукивал в наглухо закрытые товарные вагоны, нумеруя их.