Седьмой сын

Почти сразу вслед за этим Сказитель услышал, как одна из девочек выдала впечатляющую серию угроз в адрес мальчика. Скандал разгорелся в полную силу, пока Сказитель выходил из дома в уборную и когда он вернулся крики все еще продолжались – хотя, подумал Сказитель, возможно теперь кричала другая сестра. «Клянусь, Ал-младший, ночью, пока ты спишь, я пришью скунсову шкурку к твоим подошвам!» Ответ Ала не был слышен с этого расстояния, но вызвал очередную серию криков. Сказитель прежде уже слышал такие крики. Иногда в них звучала любовь, иногда ненависть. Если это была ненависть, он убирался прочь так быстро как только мог. В этом доме причин уходить не было. Когда он вымыл руки и лицо, то стал достаточно чистым для того, чтобы Добрая Фэйт позволила ему отнести нарезанный хлеб к столу – « если только вы не станете прижимать его к этой вашей вонючей рубашке». Затем Сказитель занял место в очереди с миской в руке, когда все семейство собралось в кухне и вышел из нее с громадной порцией еды.

Как ни странно, но вовсе не Миллер, а Фэйт приказала одной из дочерей прочитать молитву, и Сказитель заметил, что Миллер при этом лишь закрыл глаза, хотя все дети склонили головы и сложили руки. Это выглядело так, будто молитва была тем, что он терпел, но в чем не принимал никакого участия. И Сказителю не нужно было спрашивать, чтобы догадаться, что Миллер и пастор из белой церкви снизу не очень ладили. Сказителю даже подумалось, что Миллеру могла бы прийтись по вкусу поговорка из его Книги: «Как гусеница выбирает для кладки яиц лучшие листья, так и священник проклинает чистейшие радости».

К удивлению Сказителя, за трапезой не было места беспорядку. Каждый из детей по очереди рассказывал, чем он сегодня занимался, а остальные вслушивались, иногда прерывая рассказ советом или похвалой. В конце обеда, когда все мясо было съедено и Сказитель вытер последние остатки со своей миски куском хлеба, Миллер так же, как и к остальным, повернулся к нему. «И твой день, Сказитель. Был ли он удачен для тебя?» «Я прошел до полудня несколько миль и влез на дерево», сказал Сказитель. «Оттуда я увидел шпиль церкви, и это привело меня в ваш город. В нем один ревностный христианин испугался скрытых сил, которыми я владею, хотя в действии их не видел, потом то же произошло и с пастором, хотя он сказал, что вообще в скрытые силы не верит. Я продолжал поиски места, где я смог бы своей работой отплатить за еду и ночлег, и женщина сказала, что мне помогут люди, которых я найду там, где заканчивается колея от фургонов». «Это, должно быть, наша дочь Элеонор», сказала Фэйт. «Да», сказал Сказитель. «И теперь я вижу, что у нее глаза матери, которые, что бы ни происходило, всегда спокойны.» «Нет, друг», сказала Фэйт. «Просто эти глаза видали такие веши, что теперь их нелегко взволновать».

«Я надеюсь до того, как покину вас, услышать рассказ об этих временах».

Фэйт отвернулась, кладя на кусок хлеба в руке внука ломоть сыра. Сказитель, не желая показывать, что своим уклонением от ответа она привела его в замешательство, продолжал невозмутимо пересказывать события дня. «Эта фургонная колея была очень необычной», сказал он. «она пересекала ручьи, через которые были построены мосты, хотя их мог бы перепрыгнуть и ребенок, а взрослый просто перешагнуть. Перед тем, как уйти, я бы хотел услышать рассказ и об этом».

И опять все за столом избегали его взгляда.

«И когда я вышел из леса, я нашел мельницу без жернова, двух мальчиков, борющихся на фургоне, мельника, угостившего меня сильнейшим в моей жизни броском и целую семью, состоящую из людей, позволивших мне стать их гостем и поселивших меня в лучшей в доме комнате, хотя для них я всего лишь незнакомец, про которого они точно не знают, добрый это человек или злой». «Конечно, ты добрый», сказал Алвин-младший.

«Вы не против, если я спрошу? Мне посчастливилось встретить многих гостеприимных людей и я останавливался во многих добрых домах, но ни один из них не был таким счастливым, как ваш, и никто не был так рад видеть меня». За столом было тихо. В конце концов Фэйт подняла голову и улыбнулась ему. «Я рада, что мы кажемся вам такими счастливыми», сказала она. «Но все мы также помним и другие времена, и, возможно, наше нынешнее счастье полнее из-за памяти о печальном».

«Но почему вы приняли такого человека, как я?» Ответил сам Миллер. «Потому что было время, когда странниками были мы, и добрые люди впустили нас в свой дом».

«Я жил некоторое время в Филадельфии и это побуждает меня спросить, не принадлежите ли вы к Обществу Друзей?»

Фэйт покачала головой. «Я пресвитерианка. Также, как и многие из детей».

Сказитель посмотрел на Миллера.

«Я никто», сказал он.

«Христианин – это не никто», сказал Сказитель.

«Я не христианин».

"А", сказал Сказитель. «Значит, деист, как Том Джефферсон».