Седьмой сын

Ал мог бы схлопотать по шее, не сходя с этого места, если бы за его спиной не было Вонтнота и Вэйстнота, увидевших все это и зашедшихся от хохота так сильно, что Матильда расплакалась и взлетела вверх по лестнице за два прыжка с вовсе не подобающей леди скоростью. Вонтнот и Вэйстнот схватили Алвина и понесли его так высоко, что у него слегка закружилась голова, распевая при этом старую песню о Святом Георгии, убивающем дракона, только пели они ее на этот раз о Святом Алвине и там, где в песне говорилось о мече, ударяющем дракона тысячу раз и не плавящемся в огне, они поменяли «меч» на «палец», чем заставили рассмеяться даже Мишура. «Это гадкая, гадкая песня!», кричала десятилетняя Мэри, стоявшая на страже у двери старших девочек.

«Лучше бы вы перестали петь эту песню», сказал Мишур. «Пока Мама не услышала вас».

Алвин-младший никогда не понимал, почему Маме не нравится эта песня, но близнецы действительно никогда не пели ее, если она могла слышать. Близнецы перестали петь и вскарабкались по лестнице на чердак. В это время дверь в комнату старших сестер распахнулась и Матильда, с покрасневшими от плача глазами, высунулась наружу и закричала, «Ты еще пожалеешь!» «О-о, прости, прости меня!», сказал Вонтнот, передразнивая ее голос. Только тогда Алвин вспомнил, что когда девочки соберутся свести счеты, их главной жертвой окажется он сам. Калвина еще считали малышом и он был в безопасности, а близнецы были больше, старше, и, что тоже очень важно, их было двое. Так что когда девочки были рассержены, Алвин был первой мишенью для их страшной мести. Матильде было шестнадцать, Беатрис пятнадцать, Элизабет четырнадцать, Энн двенадцать, Мэри десять и все они докучали Алвину всеми способами, которые прямо не запрещались Библией. Однажды, когда Алвина истязали свыше всяких допустимых пределов и лишь сильные руки Мишура спасли его от хладнокровного заклания вилами, Мишур сказал, что адские муки скорее всего состоят в том, что ты вынужден жить в одном доме с пятью женщинами вдвое большего роста. С тех пор Алвин не мог понять, какой такой грех совершил он еще до своего рождения, что обречен сносить вечное проклятие с самого начала.

Алвин зашел в маленькую комнатку, где он жил вместе с Калвином и стал сидеть, ожидая, когда же Матильда придет, чтобы убить его. Но она все никак не приходила и не приходила, и он подумал, что, наверное, она ждет когда все свечи будут потушены, чтобы никто не узнал, какая из сестер прокралась в комнату для расправы с ним. Видит Бог, только за последние два месяца он дал им достаточно поводов для желания уничтожить его. Он стал гадать, задушат ли его матильдиной подушкой из гусиного пуха – что, кстати, стало бы первым разом, когда ему позволили бы к ней прикоснуться, – или он умрет, пронзенный в сердце драгоценными портновскими ножницами Беатрисы, когда внезапно он ощутил, что если не выйдет в туалет в ближайшие двадцать пять секунд, то наделает себе прямо в штаны.

Конечно же, в туалете уже кто-то был, и Алвину пришлось минуты три простоять снаружи, подпрыгивая и поскуливая, и все это время из туалета никто не выходил. Он предположил, что это одна из девочек, и тогда это был бы самый дьявольский план, когда-либо приходивший им в голову – не пускать его в туалет, когда всем было известно, что он боится ходить в лес в темноте. Это была ужасная месть. Если он обделается, то это будет такой стыд, что возможно ему придется поменять имя и уйти из дому, а это было хуже даже того пучения, которое распирало ему живот. Оно бесило его, он чувствовал себя буйволом, у которого запор и это было совершенно омерзительно.

В конце концов он настолько дошел до ручки, что приступил к угрозам. «Если ты не выйдешь прямо сейчас, я сделаю это перед дверью, так что когда ты будешь выходить, то вляпаешься!»

Он ждал, но что бы там внутри не сидело, оно не ответило, как обычно:

«Если ты сделаешь это, то я заставлю тебя вылизать мои башмаки!» и тут у Алвина впервые мелькнула мысль, что этот кто-то может быть вовсе не одной из его сестер. И наверняка, не одним из мальчиков, что оставляло только две возможности, одна хуже другой. Алвин был так зол на себя, что стукнул кулаком по своей голове, но это тоже совсем не помогло. Папа, наверное, отдубасит его, но еще хуже, если это окажется Мама. Вначале она стала бы долго песочить его, что неприятно само по себе, но если б она была в особо дурном расположении духа, то сделала бы ледяное лицо и сказала очень тихо:

«Алвин-младший, я позволяла себе надеяться, что хотя бы один из моих сыновей родится джентльменом, но сейчас я вижу, что моя жизнь прошла впустую», а такие речи всегда заставляли его чувствовать себя так скверно, что он готов был умереть.

Так что он почти вздохнул от облегчения, когда дверь распахнулась и там стоял, застегивая свои пуговицы на штанах и выглядя явно не особо довольным, Папа.

«Я ничем не рискую, выходя из этой двери?», спросил он холодно.

«Упф», сказал Алвин-младший.

«Что?»

«Нет, сэр».