Седьмой от Адама

В таких размышлениях тягучее рабочее время протекало быстрее, Матвей расслабился и уже было настроился на нужную волну, но тут же отвлёкся. В монотонном шуме цеха, который вскоре перестаёшь замечать, его привычное ухо улавливало любые посторонние звуки. Вот и сейчас в общем гуле, в пьяном выкрике стропаля, в ровном натужном гудении карусели и в надсадном визге фрезерного станка (загубит новый токарь очередную дорогую фрезу, и Матвея опять начнут склонять на планёрке за перерасход инструмента) он уловил что-то необычное и выглянул наружу. Ну так и есть: в дальнем конце длинного, вытянутого участка с аллеей стоящих по обеим его сторонам станков показался заместитель начальника цеха Фима Фишман и быстрым шагом, по дороге успевая поругаться со всеми, попадавшимися на пути, направлялся в его сторону.

Невысокий, чернявый и громкий Фима принадлежал к многократно описанной генерации советских евреев-хозяйственников: жёстких, умных, хватких, искренне горевших и сгоравших на работе, закусывавших водку валидолом и, как правило, не поднимавшихся выше заместителей. Он и сгорел через несколько лет, не дожив и до сорока пяти. Сердце не выдержало аврального существования, безумной, истеричной гонки за выполнением никому не нужного плана.

Матвей представил, как он мечет в Фиму астральный огненный шар, как надоедливый замначальника взрывается и разлетается трескучим фейерверком, снопом ярких разноцветных брызг, и даже на мгновение зажмурился, но когда открыл глаза, ничего не изменилось, и маленькая юркая фигурка грядущих неприятностей была уже близко.

Конторка мастера — железная конура, застеклённая со стороны, выходящей на участок, — другим боком прилеплялась к стене цеха и нависала над пролётом, словно вышка часового. Иногда, разозлившись и всласть переругавшись с очередным пьяным токарем, запоровшим важную деталь, представлял Матвей, что стоит у него в вышке-конторке пулемёт и как заряжает он его, взводит и поливает, поливает ненавистный цех бесконечной очередью, как цокают и рикошетят от станков пули, как разбегаются и прячутся по углам все его двадцать два нерадивых работяги. Вели в конторку два пролёта металлической лестницы, и вот уже по ней не остановленные ни астральным огненным шаром, ни воображаемым пулемётом предупреждающе-тревожно цокали быстрые Фимины каблуки.

— Сидишь? Читаешь? — завопил Фишман, влетев в дверь. — А что у тебя со срочным заказом творится, знаешь?

Матвей уже спрятал книгу в стол и с задумчивым видом изучал наряды на работу, которые сам и выписал час назад. На Фимин крик он не вскинулся, а неспешно оторвался от чтения и изобразил радостное удивление.

— О! Ефим Маркович! А я вас и не приметил. Как рыбалка прошла?

Это было традиционное начало их шутливого пикирования, обыгрывавшего и Фимину, и Матвееву фамилии (а был он Рыбаков) и то, что оба они и вправду были заядлыми любителями и не раз рыбачили вместе. Но на этот раз Фима шутку не поддержал.

— Какая, к чертям, рыбалка! Ты вообще представляешь, какой важности этот заказ? Он на контроле в ЦК! Нам всем головы поотрывают, если в сроки не уложимся, буквально оторвут!

— Фима… — Матвей иногда позволял себе подобное панибратство, когда чувствовал, что начальник на взводе и ему нужно перед кем-то расслабиться. А так нет, даже на рыбалке обращался строго по имени-отчеству — пока не налили по второй. — Ну что ты так разволновался? Что, это в первый раз? Да мы никогда вовремя ничего не сдавали, и ничего — живы пока.

Фишман обмяк, подвинул к себе пыльный металлический стул с дерматиновой обивкой и мешком осел на него, нашаривая в кармане папиросы.

— Да понимаешь, Матвей, что-то тут не так. Что-то необычное вокруг этой машины творится.

Он вытащил наконец из кармана правильно, как положено, с угла открытую пачку «Беломора», вытряхнул папиросу, продул и, не закурив, продолжил:

— Никогда такого внимания и такой нервотрёпки не было. И… — Наклонившись, чуть не уткнувшись выпуклым лбом в Матвея, прошипел: — И никогда ко мне из ГБ и из первого отдела не ходили интересоваться, как у нас дела обстоят! Никогда!

Он откинулся назад, выудил из кармана коробок, со второй спички разжёг папиросу и глубоко затянулся. Матвей, который находился уже на третьей неделе очередной попытки бросить курить, поморщился, но не остановил.

— Ну, хорошо. А почему мы-то получаемся крайними? Там и без нас сплошные проблемы. Что, про лопатки никто не знает?