Седьмой от Адама

Но не одного Михаила Александровича в эту ночь мучили кошмары. Макс вернулся в гостиницу на такси, не мудрствуя сев в одно из тех, что дожидались подвыпивших клиентов тут же, у ресторана. Опытный таксист, оценив состояние пассажира, не свернул сразу на Невский, чтобы в несколько минут добраться до нужного места, к серой бетонной ленте гостиницы «Москва», вытянувшейся напротив Лавры, а сделал приличный круг по городу, утроил счётчик и не отказался от щедрых чаевых. Одинокая проститутка, мёрзнувшая недалеко от входа, безуспешно попыталась соблазнить Макса, но тот был уже настолько сыт и пьян, что даже не понял, чего от него хотят. Суровый швейцар в тёмно-зелёном мундире распахнул перед покачивающимся Максом дверь и, не получив ожидаемой трёшки, злобно плюнул ему вслед, потом достал из-за обшлага блокнотик и записал для завтрашнего отчёта: «Иностранец из шестнадцатого номера вернулся в полпервого ночи на такси. Пьяный». Затем вышел на улицу и от скуки принялся задирать девицу.

— Ну что, Катька, опять без клиентов осталась? Смотри, вызовут тебя на ковёр, на субботник. Бесплатно отрабатывать будешь, за то что план не выполняешь.

Та вяло огрызалась.

— Подумаешь, напугал. И так на субботники регулярно таскают. Совсем ваши кобели совесть потеряли. Ещё и валютные планы повыдумывали. Где я вам возьму этой валюты? У тебя, что ли, покупать? Дойчмарки им подавай!

— А чё, можешь и у меня купить, — хмыкнул швейцар.

— Гад ты, Порфирьич, — беззлобно сказала девица. — Я ж сама тебе их и сливала, когда были. А теперь ты мне же с наваром и перепродашь.

У Макса хватило ещё сил раздеться, а вот на душ уже не осталось. Зато сон пришёл сразу, как только рухнул он на жёсткую, даром что интуристовскую, гостиничную койку.

Он шёл по ночному Ленинграду. Было тихо и почему-то по-летнему тепло. Улицы были пусты, редкие такси — все с зелёными огоньками — проезжали, не притормаживая, мимо. Светофоры раздражённо и не в такт перемигивались жёлтым. Он свернул с Невского под арку Главного штаба и вышел к Дворцовой площади. У слабоосвещённой Колонны два милиционера, не обращая ни на кого внимания, резались в «камень, ножницы, бумага» на щелбаны, а со стороны колонны, обращённой к дворцу, группа бородатых мужиков в серых портах из мешковины и в белых рубахах сколачивали помост. Он был почти закончен — им осталось только обшить боковины, а по центру сооружения уже была установлена деревянная колода, вокруг которой с огромным топором в руках расхаживал, примериваясь и разминаясь, ладный, кряжистый детина. Макс пересёк площадь, пошёл по Адмиралтейскому проспекту, притормозил у львов с грозно поднятыми лапами, показал им зачем-то язык и свернул к набережной. Шёл весело и уверенно, словно у него была цель и он знал, куда направляется. Подойдя к «Медному всаднику», он обошёл его вокруг, уважительно похмыкал, затем снял с плеча фотокамеру, не удивившись тому, что она там оказалась, установил её на штативе, который тоже откуда-то появился, и, задиристо прокричав памятнику: «Ну ты, медный, смотри сюда. Сейчас вылетит птичка», поджёг магний. Вспышка осветила площадь белым мертвенным светом, и гигантская тень человека на коне прыгнула на Исаакиевский собор. Довольный Макс взвалил фотоаппарат со штативом на плечо и, помахав памятнику, насвистывая, расхлябанной походкой пошёл по набережной в сторону Дворцовой. Через несколько минут ему почудилось, что за ним кто-то идёт, он ускорил шаг, но топот сзади становился всё громче, тяжёлые шаги со странным клацаньем звучали всё чаще и ближе. Макс не выдержал, обернулся и с криком бросился бежать, не выпуская из рук камеру. За ним, верхом на белой мыши величиной с небольшого слона, скакал Мазин. Красные мышиные глаза, каждый размером с блюдце, полыхали адским пламенем, огромные усы шевелящимися антеннами топорщились по сторонам, и хищная мерзкая морда с внушительными острыми зубами казалась всё ближе и ближе!

— Отдай камеру, — загремел мазинский голос. — Отдай. Она моя!

— Нет! Не отдам. Она моя! Моя, — едва шевеля ватными ногами, задыхаясь, шептал Макс, уже ощущая зловонное мышиное дыхание на затылке и чувствуя, как из его ослабевших рук рвут заветный аппарат.

— Моё! — грозно прогремел вдруг откуда-то сверху неизвестный властный голос… и Макс проснулся, сипя и хватая пересохшим ртом затхлый гостиничный воздух.

10.5