Седьмой круг ада

Но легче Татищеву от этого не было. Потому что в специальном ящике на фасаде здания контрразведки, куда все желающие могли безбоязненно опускать свои заявления, жалобы и доносы, было обнаружено сегодня письмо с короткой надписью на конверте: «Полковнику Татищеву. Лично». А в письме было сказано: «Если с подпоручиком Уваровым случится что-либо, истинные события в Петрограде станут достоянием гласности». И означало это, что чекисты о его участии в петроградских событиях знают, хотя пока и молчат… Его «подвесили».

– Баронесса очень хорошо отзывается о людях, которые помогли ей, – вывел князя из задумчивости голос Врангеля.

– Но ведь ее могли заставить так написать, – произнес Татищев.

– Вы не знаете баронессу… Или вот. Они могли задержать баронессу, но не пошли на это – переправили ее в Гельсингфорс, не ставя передо мной никаких условий… – Врангель задумался, затем вскрыл второй пакет, углубился в чтение, удивленно поднимая брови. Посмотрел на Татищева. – Генерала Привольского помните?

– Разумеется, ваше высокопревосходительство. Взят в плен под Касторной.

– А генерала Тихонова?

– Это который спьяна повел под Новороссийском полк в контратаку и тоже очутился в плену?

– Господа большевики предлагают нам обменять красного чекиста Кольцова на двух этих, с позволения сказать, полководцев. Что думаете по этому поводу?

– М-м… Кольцов – не просто красный чекист, – удрученно произнес Татищев. – Он – офицер, изменил нашему делу. Из этого исходил суд, определяя его вину.

– Пусть так. И все же… Я не собираюсь состязаться с большевиками в благородстве, но тем более не намерен оставаться в должниках у них! Обмен так обмен. Хотя генералы Привольский и Тихонов нужны мне разве затем, чтобы сразу после обмена отдать их под суд… – И вдруг барон насторожился. – Но позвольте… Ведь я вчера утвердил приговор Кольцову! – Он торопливо нажал кнопку звонка, вызывая адъютанта. Приказал: – Соедините меня с комендантом крепости!

Медленно тянулась минута, которая понадобилась адъютанту, чтобы вызвать крепость. Наконец комендант ответил.

– Приговор над осужденным Кольцовым приведен в исполнение? – спросил Врангель.

– Ваше превосходительство, – прозвучал в трубке прокуренный виноватый голос, – сегодня Благовещение.

– При чем тут праздник? – не понял Врангель. – Я спрашиваю, Кольцов расстрелян?

– Никак нет. Так заведено исстари, что в праздники смертные приговоры не исполняются. Но завтра же на рассвете…

– Приговор отменяю! – перебил коменданта Врангель. – Слышите? Отменяю! Сейчас вам доставят мое письменное распоряжение! – Он медленно, с непонятным Татищеву облегчением повесил трубку.

«Сейчас скажет, что организация обмена поручается мне, – заранее тоскуя, подумал Татищев. – И придется сделать все, как предлагают красные: тащиться на Перекоп с Кольцовым и принимать наших дураков-генералов… Экая мерзость! Барон знает, как мне это будет неприятно. А я… Я перепоручу Щукину – ему это куда как неприятнее!»

Глава тридцать вторая

По небу ползли грозовые тучи. Шквалистый ветер срывал с поверхности бухты водяную пыль, она била дождем в крепостные стены с вышками часовых.

В крепости машину полковника из контрразведки уже ждали. Через туннель она въехала во двор, выложенный серыми каменными плитами. По гулким, плохо освещенным коридорам с блестками капель на низких сводах полковника Щукина сопровождали дежурный офицер и надзиратель.

Они остановились перед кованой дверью. Пока надзиратель открывал очередной замок, офицер скороговоркой сообщил, что арестант – человек крайне опасный. Даже здесь, в каземате, сумел получить с воли письмо. Настоящий оборотень. Правда, нарушений режима за ним не числилось. Даже после того как ему объявили приговор, ведет себя спокойно, порядков не нарушает ни на прогулках, ни в камере. Должны были казнить на рассвете, но почему-то казнь отменили.

Коротко проскрипев, раскрылась окованная железом дверь, и Щукин шагнул через порог, щуря в полумраке камеры глаза.

Услужливый надзиратель поставил на стол фонарь, добавил в нем света и бесшумно вышел.

…Стол, табурет, койка. Мир для Кольцова был сужен до четырех стен и крохотного волчка в железной двери. Человек в таких условиях видит разнообразие даже в приходе надзирателя с тупым, равнодушным обличьем скопца. Но… в камере стоял Щукин. Кольцов подавил в себе чувство удивления. Он сидел на койке в холщовой солдатской рубахе. Бледное, исхудавшее лицо, зрачки во все глаза.

Щукин положил на стол фуражку.

– Признайтесь, вы потрясены моим визитом?

– Нет, полковник. Вы ведь не скажете мне ничего нового.

Совсем недавно, во время последних допросов, Кольцову предложили жизнь в обмен на некоторые услуги. И те, кто его допрашивал, и Щукин тоже хорошо знали, что во всем мире профессиональные разведчики относятся к перевербовке как к явлению обыденному и находят это естественным – легче поменять хозяина, чем отказаться от жизни. Но неужели Щукину не передали его ответ?

– Утешить вас мне действительно нечем, – сказал Щукин.

– Меня утешил генерал Ковалевский, – усмехнулся Кольцов. – Еще в Харькове.