Седьмое небо в рассрочку

Эти жуткие фантазии вызывали у него тошноту, которая поднималась от солнечного сплетения и надолго разливалась в горле неприятным сладковатым привкусом. Да и липкий пот покрывал спину, через минуту он леденил тело, как на холоде, а картина того, что произошло в особняке, не уходила. Меньше всего сейчас хотел бы Хок остаться один, меньше всего. Он приблизился к Люке, взял ее за плечи… Она тоже погрузилась глубоко в себя, наверное, думая о том же, потому вздрогнула от прикосновения.

– Знаешь, мне почему-то страшно, – поделилась она мыслями, повернувшись к нему лицом. Но что интересно – тональность Люки вовсе не соответствовала тому, о чем она говорила, то есть страху. – До вчерашнего вечера я не боялась, а сегодня… боюсь. Нелепость состоит в том, что я не знаю, кого или чего боюсь. Просто страшно, и все… Знаешь, непривычно так…

И это говорит отважная Люка! С изумлением он увидел в серо-голубых глазах и панику, и растерянность, ему казалось, эти напасти ей незнакомы. Она всегда выглядела бесстрашной, решительной, эдакой леди из стали и льда. Кстати, от распространенной клички Леди Люка отказалась, считая, что не относится к уголовной прослойке, где это прозвище-помело стало модным. Кличку дала себе сама, в сущности, придумывать не пришлось, она взяла от имени и фамилии по две начальные буквы.

– Это потому, что не по плану пошло, – нашлось у него объяснение ее страхам, да и своим кошмарам. – Пройдет.

Внезапно Люка приложила ладонь к его небритой щеке, провела по ней, затем ее пальцы прошлись по губам Хока… С тех пор как он появился в их команде, ей хотелось, чтоб эти губы целовали ее, а руки обнимали. Но он стоял и, как большинство интересных внешне мужчин, ждал, когда она возьмет инициативу в свои руки. Непривычно и не совсем правильно, но Люка, прикрыв глаза Хока ладонью, чтоб они не видели ее падения, приблизила губы к его губам и задышала в предвкушении…

Разбуженный Иванычем Марин, беспрестанно зевая, по-военному быстро умылся-оделся, пробежался по лестнице вместо зарядки и предстал перед шефом в лучшем виде. А тот был черней самой черной тучи, если говорить о настроении, и бледней девицы, просидевшей неделю на диете из столовой ложки риса в день.

– Вы не спали, – догадался Марин.

Конечно, не спал. По глазам видно. В них застыли боль и еще что-то новое. Собственно, Марин напомнил шефу, что пора бы объяснить, зачем тот позвал его. А то явился по требованию, не отоспавшись, стоит тут, будто провинившийся студент, в то время как Шатун разглядывает его, словно лошадь на базаре.

– Садись, дело есть, – указал Шатунов подбородком на кресло напротив.

Марин устроился с наибольшим комфортом, приняв расслабленную позу и приготовившись услышать, что нужно шефу. Но Шатун начал, как показалось, не с той части, ради которой оставил парня в доме:

– Личную охрану мне можешь организовать? Не антураж, а настоящую?

Странно, что с этой просьбой он обратился к нему, Марин не начальствующее лицо, а рядовой винтик. Просьба, конечно, ерундовая, поэтому без паузы он ответил:

– Не вопрос. Что еще?

– Жить будешь здесь, – «обрадовал» Шатунов.

– Долго?

– Зависит от тебя.

– Что зависит? Вы же не договариваете, Леонид Федорович.

– Ты должен помочь мне найти всех участников вчерашней бойни. Всех – это значит: и заказчиков, и исполнителей.

Должен – хм! Когда стреляют людей такого уровня, это сопряжено с проблемами не менее значимых граждан, которые сметут с дороги всех, кто к ним сунется, и не перекрестятся. Разве это не достаточный повод, чтоб подумать? Да времени для раздумий Шатун не отпустил, он жаждал услышать «Есть!». Интересно стало Марину:

– Кто она вам была?

По тому, как глаза шефа мгновенно выключились из текущего момента, он понял: Шатунов ушел в прошлое и что-то там ищет. Впрочем, наверняка нашел, только не смог кратко выразить словами:

– Это длинная история…

– Я не тороплюсь. Да и вы тоже, как погляжу.

Нет, шеф не включился, потому глух и нем.

А Леонид Федорович думал, с чего начать, хотя точку отсчета помнил лучше, чем позавчерашний день, но вслух об этом никогда не говорил.

Не лавстори

Сейчас ему стыдно вспомнить, но тогда по ночам он выл и бил кулаками по полу – раскладушка в мастерской Володи, у которого Шатун зализывал раны, низкая, руки доставали. Бил, чтоб не осталось сил подняться среди ночи, пешком отправиться к Тате и этими же кулаками ее… За обман, за предательство, за неблагодарность, за подлость, за то, чего он не заслужил… Его не трогал Вовка, не показывалась и Машка, но на работу Шатун исправно ходил, а там Иваныч наставлял в кочегарке:

– Пройдет. И будешь смеяться над собой. В Таньке твоей звезды нет, это когда в душе у бабы свет и тепло сияют, когда она улыбнется, а у тебя обрыв случается. Ну, как жизнь обрывается, только тебе от этого сладко. А у Таньки ни света, ни тепла, одна алчность и блудомыслие. Не стоит она тебя.