Седьмое небо

— А теперь покажите мне юбиляра! — крикнул Леван.

Васо вскочил и привел мальчика.

Леван подбросил ребенка.

— Сколько исполнилось?

— Шесть, — сказал Васо.

— Как тебя зовут, маленький?

Мальчик впервые видел Левана и застеснялся.

— Каха! Скажи, сынок, свое имя.

Леван опустил ребенка и наполнил стакан.

— Если тамада разрешит, этот бокал я выпью за Каху. Да здравствует Каха, пусть растет большой и радует сердца родных. Пусть будет умным и добрым, пусть будет полезен своим родным!

Кто-то затянул застольную. Но никто не подпевал вторым голосом, только кое-где раздались робкие басы. Запевала упорствовал и знаками просил всех поддержать его. Леван закусил и, когда потерявший поддержку запевала собирался замолкнуть, начал вторить. Басы тоже осмелели, и песня полилась. Из кухни выскочили женщины и встали в ряд у стены. Радость и счастье наполняли Васо.

Арчил молчал, но и его глаза сверкали. Мастер был не в ладах с пением, поэтому и не пытался подпевать. Только временами восторженно выкрикивал:

— Ну, живите, веселитесь, ребята!

Гогия Немсадзе своим ревом мешал петь остальным, и поэтому главный в хоре замахал на него руками. Но Гогия продолжал свое. Тогда Леван взял с тарелки куриную ножку и заткнул ею рот Гогии.

Леван заметил, что сталевар третьей печи Лексо Арчемашвили молчалив и уныл. В глазах его была печаль. Леван не знал, всегда ли Лексо такой тихий и замкнутый или что-нибудь беспокоит его.

— Что скучаешь, Лексо? — весело крикнул ему Леван.

Вдруг неожиданно наступила тишина. Леван оглядел людей. У всех стали грустные лица.

— Сегодня он не в духе, вряд ли пришел бы сюда, но он крестный моего сына и поэтому не мог не прийти, — с какой-то особой нежностью сказал Васо Хараидзе.

— А что случилось?

— Жена у него тяжело больна, — снова сказал Васо,

— Что-нибудь серьезное?

— Не знаю, подозревают опухоль. Врачи до сих пор не могут поставить диагноз, — нехотя проговорил Лексо.

— Дети есть?

— Мальчик и девочка.

— А опытные врачи смотрели ее?

— В Рустави осматривали, все советовали везти в Тбилиси в больницу.

— Давно болеет?

— Вот уже полгода жалуется.

— Ты знаешь мой телефон?

— Откуда мне знать?

Леван на бумажной салфетке написал номер своего телефона и передал Лексо.

— Завтра мы выходим в вечер. Позвони мне утром, я ее устрою в больницу, где работает моя мать.

Лексо положил в карман клочок бумаги, потом с трудом улыбнулся и сказал:

— А теперь не скучайте, друзья!

Выпили еще два-три бокала, Леван извинился, провозгласил тост за общий стол и ушел. Почетного гостя проводили Васо и Анета.

— Вот это человек! — сказал Арчил, когда за Леваном закрылась дверь.

— Не то что плешивый Отар.

— Да, ты прав, из-за того паршивца мы забыли вкус премиальных.

— Дело не в этом, — перебил его Арчил, — главное, человек настоящий!

— Ты прав, Арчил, сердце у него золотое! — согласились остальные.

— Если у него золотое сердце, то и мы не должны остаться в долгу.

— И не останемся! — крикнул от дверей вернувшийся Васо.

— А теперь песню! — приказал тамада.

3

Хидашели получил самую отстающую смену. И вдруг… Ребят как будто подменили: почти каждую смену они делали по пять-шесть скоростных плавок.

Михаил Георгадзе с трудом скрывал свою радость. Он любил, когда его избранник и выдвиженец оправдывал доверие. «По полету узнаю любую птицу», — повторял он.

Леван всегда приходил за два часа до начала работы. Стоял над душой у сталеваров предыдущей смены. Давал почувствовать всем: знайте, с кем имеете дело. Если замечал, что кто-нибудь хочет сдать следующей смене холодную или плохо загруженную шихтами печь, сейчас же бил тревогу.

За загрузку печей, за плавку и за другие операции сталеварам ставят отметки в журнале. С Отаром Рамишвили другие смены не считались, шихтой заправляли кое-как, наскоро, в холодную печь вливали жидкий чугун, сами выполняли план, а Рамишвили терял время, исправляя огрехи предыдущей смены.

Однажды, чтобы выиграть время, пока не принесли металлолом, известняк положили на чистое дно, а это граничит с преступлением. Оценщик выставил за операцию десять баллов. Леван в ярости разорвал журнал над его головой. После этого все боялись Хидашели. Бригадир шихтового двора Азарашвили всегда выбирал для него лучший металлолом и ферросилициум и ни на одну минуту не опаздывал с подачей материалов.

Подчиненные Левана, почувствовав крепкую руку, стали работать охотнее, как бы говоря: вот теперь смотрите на нас, что мы за ребята!

Через месяц после начала работы Левана вызвали к директору. Иорам Рухадзе встал и пожал ему руку, потом хлопнул по плечу.

— Молодец, парень!

Он внимательно посмотрел на Левана.

— Мы с вами, кажется, где-то встречались, молодой человек?

Левана покоробило это: «молодой человек», но виду он не подал.

— Когда я защищал диплом, вы присутствовали и задали мне несколько вопросов.

— Да-да! Вспомнил! — улыбнулся Иорам. В памяти директора завода ясно встал тот далекий день. Огромная аудитория была заполнена студентами. Всем было интересно, как Леван Хидашели будет защищать дипломный проект. Иорам тогда был членом государственной экзаменационной комиссии.