Седьмое измерение

- Вы не знаете случаем, где можно купить детские колготки? - вдруг спросил Суворов. - Понимаете, такие... шерстяные, тепленькие. На девочку пяти лет.

- А... А зачем вам?

- Ах, у меня тьма потомков в этом городе! - воскликнул Суворов. - И обо всех надо позаботиться. Как же - прапрапра... В общем, много прадедушка - Генералиссимус! Неудобно... А я с трудом ориентируюсь. Многое изменилось.

- Поручите адъютанту, - посоветовал я. Мне понравилось, что я столь находчиво вспомнил об адъютанте. Но Суворов помрачнел и взглянул на меня исподлобья.

- Мой последний адъютант, да будет вам известно, погиб при взятии Измаила. Редкого мужества был офицер, - сказал он и уселся в кресло напротив.

- Я спрошу у жены, - сказал я.

- Да-да, спросите, батенька, - снова потеплел Суворов. - Я заплачу.

Он порылся в кармане камзола и достал кожаный мешочек, туго набитый. Я подумал, что Суворов собирается отсыпать мне несколько золотых монет, но он встряхнул мешочек, размял его пальцами и высыпал на ладонь горстку бурого порошка. Он поднес ладонь к лицу и энергично втянул носом воздух. Порошок исчез с ладони. Суворов откинулся на спинку кресла, страдальчески зажмурился и оглушительно чихнул.

В кабинет вяло влетел двуглавый орел с запиской в одном из клювов. Он сел на подлокотник кресла, в котором был Генералиссимус, и протянул ему записку. Суворов прочитал ее и кинул на бюро.

- Нет, решительно никакого покою! - вскричал он, вскочил на ноги, снова нацепил парик и шпагу и выбежал прочь из кабинета. Орел обреченно полетел за ним.

Вскоре за дверью послышались детские голоса и шарканье ног по паркету. Голос Суворова сказал:

- Встаньте полукругом, девочек вперед. Тишина!

- Малахов, прекрати безобразничать! - сказал женский голос.

- Вы пришли сюда, чтобы прослушать урок мужества, - сказал Суворов. Так-с... Это похвально. Славные Отечества сыны, коих ордена и регалии покоятся на стендах, боевые знамена наши, оружие храбрых полков - все перед вами. Не было равного русскому солдату в стойкости, не было равного в терпении, не было и не будет равного по духу.

- Малахов! - вскричал тот же женский голос.

- И ты, Малахов, станешь солдатом, - продолжал Суворов, - чтобы с оружием в руках беречь Россию от врагов. Сколько тебе лет?

- Тринадцать, - послышался голос, по-видимому, Малахова.

- Я в твои годы уже командовал полком. Гренадеры! Орлы! Все как на подбор орлы... Так вот. Однажды приходит ко мне в штаб полковник Сабуров и говорит: "Александр Васильевич, австрияки шалят!. ." Да-с.

- Александр Васильевич, у них по программе сейчас другое, - сказал женский голос. - Вы нам, пожалуйста, что-нибудь о традициях.

- Прошу в Рымникский зал, - сказал Суворов.

Шум переместился в глубь музея. Я приоткрыл дверь кабинета и выглянул. Сквозь распахнутые двери залов мне был виден Суворов перед пионерами. Он стоял, опираясь левой рукой на эфес шпаги. В правой была указка. Ею Генералиссимус водил по карте. Позади пионеров стояла высоченная женщина, скрестив руки на животе.

Я вернулся в кабинет и принялся изучать обстановку. На бюро, рядом с телефоном, лежала пачка квитанций и счетов. Среди них счет на междугородный разговор с Измаилом и квитанция химчистки. В квитанции значилось: "Камзол зеленый, поношен., ср. загрязн." Лежал журнал "Огонек", раскрытый на последней странице с наполовину отгаданным кроссвордом. Я осторожно потянул на себя один из ящичков бюро. В нем в полнейшем беспорядке были навалены ордена, медали, часы, радиолампы, конденсаторы и сопротивления. В другом ящичке был ворох почтовых марок. Третий ящичек оказался запертым.

Внезапно зазвонил телефон. Я отпрыгнул от бюро и снова упал в кресло. Телефон продолжал звонить. Тогда я, оглянувшись на дверь, подошел к аппарату и снял трубку.

- Александр Васильевич? - сказал мужской голос. - Рад вас приветствовать. Как здоровьице?

- Александр Васильевич вышел, - сказал я.

- А с кем я говорю, простите?

Я назвал свою фамилию и добавил, что я посетитель музея.

- Ах, вы из нынешних... - разочарованно протянул собеседник и сказал: - Передайте Александру Васильевичу, что звонил Михаил Васильевич. Он знает. Я ему перезвоню.

Я повесил трубку и вернулся на свое место. Через пять минут пришел Суворов. Он проделал ту же процедуру с париком и шпагой, но парик повесил на медную ручку ящичка бюро для просушки. Он взял гребень и, придерживая парик на ручке, расчесал букли. Пудра образовала легкое облачко. Белые волосы вытягивались под гребнем, и тут же сворачивались, будто на невидимых бигудях. Я вспомнил жену, как она утром кипятит бигуди в кастрюльке, чтобы там, внутри, расплавился воск, поддерживающий бигуди в горячем состоянии, потом накручивает мокрые волосы, скрепляя их специальной резинкой, и в таком виде быстро пьет кофе, торопясь на работу.

Суворов задумчиво расчесывал парик. Казалось, он забыл обо мне.

- Вам звонил Михаил Васильевич, - сказал я.

- А-а... Ломоносов, - протянул Суворов, не оборачиваясь.

- Тот самый? - вырвалось у меня.

- А вы, батенька, знаете другого Ломоносова? - язвительно произнес Суворов, быстро поворачиваясь ко мне.