Седьмая жертва

Она была уверена, что сейчас Колобок поведает ей всю историю преступлений Шутника, как она выстроилась у него в мозгу после их доклада, и история эта будет выглядеть совсем иначе, нежели в ее глазах. Гордеев всегда умел нестандартно посмотреть на ситуацию.

– А вот что. У Короткова медленно умирает теща, и он постоянно мыслями возвращается ко всяким проблемам, связанным с ее смертью. Например, он думает о том, у кого занять денег на похороны и поминки, как купить место и на каком кладбище, хоронить ее или кремировать. Я даже допускаю, что по этому поводу по вечерам ведутся длительные дискуссии с женой, которые заканчиваются очередным скандалом. Селуянов занимается серией убийств наркоманов, он к твоему Шутнику никакого отношения не имел до тех пор, пока случайно не срослось. Мишка Доценко влюбился в родственницу Образцовой и бегает к ней на свидания. Такова диспозиция. А ты, девочка моя, позволила себе роскошь испугаться, дала себе поблажку и решила, что мысль – вещественна. То есть ты решила, что если очень чего-то захотеть, то так оно и будет. Ты очень сильно захотела, чтобы Шутник противостоял Образцовой, а не тебе, что это ей, а не тебе он с самого начала предлагал угадать, где состоится встреча со смертью, это к ней он приближается с каждым новым трупом, а не к тебе. Ты так сильно этого захотела, что перестала быть сыщиком и превратилась в обыкновенного начетчика, подтасовывающего факты в угоду желаемому результату. А мальчики наши послушно пошли у тебя на поводу, во-первых, потому, что ты старшая по званию, во-вторых, потому, что ты всегда была для них генератором идей, и они к этому привыкли, а в-третьих, по уже изложенным выше причинам. У каждого из них своя головная боль, и они воспользовались тем, что ты за них якобы думаешь, а они просто выполняют, думая при этом о своем. Они просто пошли у тебя на поводу, относясь к твоим идеям без критики, а ты и рада. Ну что, я прав?

Ей было стыдно и не хотелось признаваться в том, что начальник прав, но и не признаться было невозможно. Она и сама давно уже понимала, что позволяет слабости и страху управлять собой, но не могла найти в себе душевных сил исправить положение. Быть слабой так удобно…

– Да, – она набрала в легкие побольше воздуха и медленно выдохнула, – да, Виктор Алексеевич, вы правы.

– Значит, так и договоримся.

Он встал и пересел на свое привычное место, туда, где стояло начальственное кресло с высокой спинкой и где под рукой были телефонные аппараты.

– Иди и начинай нормально работать. Сделай наконец то, что я тебе давно уже велел: перебери всех своих клиентов, подумай, подбери наиболее подходящие кандидатуры на роль Шутника. Составь план их отработки. Созвонись с психологами, передай им все материалы, пусть подумают над психологическим портретом преступника. Не понимаю, почему до сих пор это не сделано! Бардак, ей-богу!

Настя вышла из кабинета Гордеева и внезапно почувствовала, что голова болит так сильно, что еще немного – и она начнет задыхаться. Ей не хватало воздуха, и, преодолевая дурноту, она спустилась по лестнице по внутренний двор. Сырой холодный воздух облепил ее, как мокрая тряпка, ее зазнобило, но стало немного легче. Постояв на пронизывающем ветру, она вернулась к себе.

Гордеев прав, она непростительно распустилась. Если бы она не поддалась страху, если бы сразу, с самого начала, всерьез допустила мысль о том, что Шутник играет против нее, как знать, быть может, она бы уже успела что-то придумать, что-то такое, что остановило бы его. Неужели из четырех его жертв хотя бы одна – на ее, Настиной, совести? Эта мысль невыносима, но нельзя больше гнать ее от себя и делать вид, что все происходящее ее не касается.

Касается. И не кого-то, а именно ее.

Ей удалось, хоть и не без труда, настроиться на работу. К вечеру перед ней лежал список из четырех человек, от каждого из которых можно было бы ожидать столь неординарных действий.

УБИЙЦА

– Если бы одни из нас умирали, а другие нет, умирать было бы крайне досадно, – усмехнулась бабушка.

Я с грустью смотрел на ее морщинистое усталое от беспрерывной боли лицо, с которого даже тяжелая болезнь не смогла стереть породистости, и впервые в жизни подумал о том, что мне будет ее не хватать. Всего два человека остались в моей жизни – отец и бабушка, жена не в счет, она слишком молода и глупа, чтобы значить хоть что-нибудь для моей души. А отец и эта старая сильная женщина составляли два главных стержня, на которых я держался. Отец был для меня примером служения Родине и настоящим Мужчиной, на которого я должен был равняться. Бабушка же являла собой образец стойкости, несгибаемости и бесстрашия. Она поистине ничего не боялась. Даже, как оказалось, смерти. Ей оставались считанные дни, она прекрасно знала об этом и все-таки умудрялась шутить.

– Сколько нужно прожить на свете, чтобы прийти к такому выводу? – спросил я, стараясь не показывать, как мне горько.