Себастиан Бергман. 5 книг

В ожидании еды они обсуждали расследование. Да, газеты Торкель читал. Ванья одно время склонялась к той же версии — неизвестный преступник. Но сообщение о том, что Рогера застрелили, по мнению Себастиана, противоречило такому сценарию. Человек, собравшийся убивать, независимо от того, кто он, не выбирает оружие, пулю от которого ему придется вырезать из жертвы, чтобы себя не выдать. К сожалению, передавать эти сведения прессе нельзя. То, что им известно, что Рогера застрелили, не должно стать достоянием общественности и тем самым преступника. Помимо этого Торкелю было особенно нечего рассказывать. За исключением Акселя Юханссона, они никаких впечатляющих успехов не достигли, многое зависит от завтрашнего дня и отчетов криминалистов. У Торкеля во внутреннем кармане завибрировал мобильный телефон. Он достал его и посмотрел на дисплей: Вильма.

— Я должен ответить.

Хансер кивнула и отпила глоток вина. Торкель ответил на звонок:

— Здравствуй, малышка.

Еще до того, как он услышал ее голос, его лицо расплылось в улыбке — так на него действовала младшая дочка.

— Привет, папа, что ты делаешь?

— Ужинаю с коллегой. А ты?

— Я собираюсь на вечеринку в школу. Ты в городе?

— Нет, я еще в Вестеросе, у тебя какое-то дело?

— Хотела узнать, не сможешь ли ты забрать меня сегодня после вечеринки. Мы не знали, вернулся ли ты домой, и мама сказала, чтобы я позвонила и узнала.

— Если бы я был дома, я бы с удовольствием заехал за тобой.

— Не волнуйся. Раз тебя нет, меня заберет мама.

— Что у тебя за вечеринка?

— Маскарад.

— Кем же ты будешь одета?

— Малолеткой.

Торкель представления не имел, что кроется за этим понятием. Ему не слишком понравилась идея костюма, выбранная его двенадцатилетней дочкой, но, с другой стороны, он сейчас далеко и не может отговорить ее или предложить более удачный вариант. Кроме того, он не сомневался, что Ивонн проследит за тем, чтобы все было прилично. В отличие от развода с Моникой развод с Ивонн прошел хорошо. Насколько хорошо вообще может пройти развод. Их совместная жизнь не удалась. Они оба так считали. Он ей изменял. Она ему тоже — в этом он был уверен. Оба хотели развестись, полагая, что для Вильмы и Эллин так будет лучше. На самом деле сейчас их отношения стали гораздо лучше, чем были в годы семейной жизни.

— О’кей. Передавай маме привет и повеселись от души.

— Ладно. Она тоже передает привет. Увидимся, когда ты вернешься домой.

— Обязательно. Я по тебе соскучился.

— Я по тебе тоже. Пока.

Торкель закончил разговор.

— Звонила дочка, — объяснил он.

— Я поняла.

Торкель убрал телефон обратно во внутренний карман.

— У вас ведь тоже был сын, я не путаю?

— Да, Никлас.

— Сколько ему сейчас лет?

Сомнение. Хоть за последние шесть лет Хансер много раз доводилось оказываться в подобной ситуации, когда речь заходила о сыне, она всегда сомневалась по поводу продолжения. Поначалу она честно отвечала как есть, но на людей это производило тягостное впечатление, и после мучительного молчания или судорожных попыток поддерживать разговор они поспешно находили повод покинуть ее общество. Поэтому теперь на вопрос, есть ли у нее дети, она обычно просто отвечала — нет. Так проще, и к тому же это правда.

Детей у нее нет.

Больше нет.

Но Торкель знал, что она была матерью.

— Он умер. Шесть лет назад. Когда ему было четырнадцать.

— О, извините. Я не знал, я вам очень сочувствую.

— Ну откуда вы могли знать?

Хансер по опыту знала, о чем думает Торкель. Его интересовало то же, что и всех узнававших о смерти Никласа. Четырнадцатилетние мальчики не так часто умирают естественной смертью. Вероятно, что-то случилось? Что же? Всем хотелось знать, что именно. Хансер была уверена, что Торкель не является исключением. Исключением стало то, что он прямо об этом спросил.

— От чего он умер?

— Он решил пройти напрямик. Через локомотив. Оказался слишком близко к высокому напряжению.

— Даже не могу себе представить, что вы с мужем пережили. Как вам удалось с этим справиться.

— А мы и не справились. Говорят, восемьдесят процентов людей, потерявших ребенка, разводятся. Мне бы очень хотелось сказать, что мы принадлежим к оставшимся двадцати, но, к сожалению, не могу.

Хансер отпила еще глоток вина. Она почувствовала, что ей легко рассказывать Торкелю. Легче, чем она думала.

— Я так злилась на него. На Никласа. Ему было четырнадцать. Не знаю, сколько раз мы читали о ребятах, погибавших на крышах поездов. И каждый раз говорили, что им следовало иметь голову на плечах. Это были подростки. Некоторые из них почти взрослые. Никлас всегда соглашался. Он знал, что это опасно. Смертельно опасно. И тем не менее… Я так разозлилась на него.

— Это можно понять.

— Я чувствовала себя худшей матерью на свете. Во всех отношениях.

— Тоже можно понять.

К их столику подошел официант, держа в каждой руке по тарелке. Это могло стать поводом к тому, чтобы закончить разговор. Молча заняться едой. Однако они начали есть, не прерывая разговора, и через несколько минут Торкель понял, что к концу ужина оба будут знать друг о друге гораздо больше, чем раньше. Он улыбнулся про себя — приятно, когда такое случается.