Се ля Ви!

– Не волнуйся, – предложил Ральф. С улыбкой, но без издевки. – Главное, не забудь принять его, как принято среди Штрассенбергов.

Я посмотрела на его профиль.

– Ты издеваешься?

– Нет, – сказал он устало. – И я не ржу.

Когда мы, наконец, смогли выйти из машины, отдав верхнюю одежду кому-то горничных, Ральф был куда взволнован ее меня. Марита и Себастьян, как всегда лично, приветствовали гостей и все то время, пока мы стояли в очереди, глаза Ральфа не отрывались от хрупкой фигурки жены отца.

– Не волнуйся, – снова сказала я. – Она – никто. Женщины в нашей семье – расходник. Мы не имеем своего мнения, а если имеем, то храним его при себе.

Ральф не ответил.

Он выглядел ослепительно в своем черном смокинге и ярко-белой рубашке, но чувствовал себя совсем не так хорошо. Этикет, знакомый с детства всем остальным, произвел на него неизгладимое впечатление. Ральф всегда был честолюбив и сама мысль, что он отныне – один из Штрассенбергов, заставляла его подрагивать.

Он достиг зенита в своей же собственной голове. И тем не менее, он не был законнорожденным. Он сомневался.

Очередь возбужденно жужжала: всем хотелось как можно скорее представиться, засвидетельствовать свое уважение и сесть за стол. Этикет был давно изучен и надоел, но кормили у Мариты превосходно.

Я видела, как Ральф рассматривает гостей. Его тут, конечно, все уже знали, но он пока еще никого не знал. И когда люди, при виде единственного брюнета, запросто подходили представиться и напомнить о том, что виделись на свадьбе Филиппа и Джесс, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ты сотни раз его видел у меня дома, – сказала я, очередному жополизу, – хватит уже притворяться! Ты в Штрассенберге. Расслабь батоны…

Жополиз покраснел.

– Отлично выглядишь, Ви! – сказал он вместо того, чтобы расслабиться. – Ты уже видела, кто приехал? Пьесвятой отец дядя Фьедди!

Туше!

Часть меня трепетала от мыслей о предстоящей встрече с ним, другая часть дрожала от ярости. После того, как мы с Ральфом вернулись в Гамбург, я жила с ним. И папочка ни разу, ни разу не попытался со мной связаться!.. Я сказала себе, что если нас с ним посадят за один стол, я может продекламирую что-нибудь подходящее, но если нет – нет. Если он не хочет со мной общаться, я тоже не захочу!

– Верена-солнышко, как ты выросла! – пропела Марита протягивая руки.

На мой взгляд, я не выросла – ни на сантиметр, ни на килограмм, но спорить не стала. Без Лизель я чувствовала себя неуютно. Особенно с Маритой, такой холощено-светской. Себастьян без церемоний обнял Ральфа за плечи и хлопнув по спине, сказал просто:

– Ты, верно, помнишь мать Фила.

– Графиня, – почтительно поклонился Ральф.

Марита подала ему руку для поцелуя, – как требовал этикет и он, как я его инструктировала, почтительно поцеловал воздух над ее кольцами.

– Добро пожаловать в семью! – сказала Марита.

Как мать и жена, она конечно же всеми фибрами восставала против его присутствия. Но, как женщина, она не могла не чувствовать его шарм. Ральф был красив и выглядел драматически, чего ей всегда недоставало в его отце. А Марита больше всего на свете любила драму. Не потому ли окружала себя дергаными людьми «искусства».

– Филипп уже приехал? – спросила я.

– И даже выжрал полбара, – ответил граф.

– Себастьян, прошу тебя!

– Ты уже просила, теперь заткнись…

Я прокашлялась.

– Я посадила вас за наш стол, – сказала графиня. – Надеюсь, что вы не против, – она чуть потупилась, метнув короткий взгляд на старшего сына.

Филипп уже, конечно, переругался со всеми. Судя по взглядам, которыми его провожали, – даже не один раз. Он ставил рекорды по разбиванию отношений. Похоже, Себастьян все знал. Я вздрогнула, когда Филипп элегантно развернулся на каблуках и направился нам навстречу.

Как это происходит, когда у людей окончательно пропадает страсть? Когда смотришь на человека, которого ты любила, с которым жила, спала, которому готовила пищу и… ничего не чувствуешь.

Мне бы очень хотелось узнать это и прямо сейчас.

Когда он развернулся и направился к нам, у меня заныло под ложечкой; я и забыла, какой он красивый в смокинге. Не обратив на меня внимания, Филипп приблизился, не сводя глаз с брата.

– Пресвятой отец! – он поклонился. Чуть ли не в пояс Ральфу; на старомодный, старосветский манер.

– Расстрига!.. – ответил тот.

Филипп чуть дернулся прежде, чем распрямился.

Ни у кого из них тут не было друзей и соратников, но у Ральфа не было пока и врагов. Филипп же заводил их на ровном месте. Даже отца умудрился настроить против себя.

– Хай, Филипп, – сказала я.

– Бриллиант Надежда, – сказал он, но кланяться в пояс уже не стал. – Я вижу, деревенский воздух пошел на пользу. Ты не такая бледная, как была.

– Влюбилась.

Я взяла Ральфа под руку и провела его в зал. Он был единственным брюнетом на все собрание и тут же зашелестело.

Сын графа, сын графа…

– Ферди! – окликнула я.