Сделано в ССССР Роман с китайцем

Бескорыстная тяга к чужому: узнавая других, ещё более твёрдо сплачиваешься вокруг собственного "я", плавающего бритвенной головкой против шерсти. Восток – дело тонкое, вот что важно. Восток

– дело тёмное, и нужно сильное желание, чтобы зажечь интерес к тому, чего не будет.

– В прошлой жизни, вероятно, я был корейцем, пастухом, умиротворённо стареющим на фоне ослепительных пейзажей, известных по фильмам Ким

Ки Дука, – кручинится Гагарин, глядя на унылое заоконное многоэтажье. И переводит взгляд на глянцевый календарь с буддистскими монастырями, утопающими в струящемся золоте вечной осени.

– Ирина не предназначена для этой жизни, – говорил он будущей свекрови, ухаживая за бывшей женой и подразумевая, естественно, не

Ирину, но себя. – Ей бы в какой-то иной, золотой век… Ей бы фрейлиной ко двору средневековой японской принцессы, такая она у вас тонкая и чувствительная… Или, чего уж тут, самой японской принцессой, сочиняющей письма на рисовой бумаге, а, Агнесса Ивановна?

Реальность всё время ускользает. Настоящая жизнь проходит параллельно жизни реальной. Там, за горизонтом. Откуда поднимается солнце. Или куда оно заходит. Вот бы посмотреть одним глазком. Олег взбивает подушку, переворачивается на другой бок. Плыть под парусом, белым парусом, обжигаемым солёными брызгами как в той рекламе. После

Агнессы Ивановны (запомнил фразу, взял в оборот) он ещё много раз говорил о том, что "не для этой жизни". Разным людям. В разные периоды жизни. Вздыхая, собеседники всегда соглашались – у каждого находился повод несоответствия безобразию, творимому вокруг. Все неожиданно оказывались не удолетворены тем, что имеется в наличии.

Но он выгодно отличается от всех них, неудовлетворённых, тем, что точно знает, что ему нужно. Не его вина, что он родился здесь и сейчас, в конкретных общественно-исторических условиях и, по вполне объективным причинам, не может реализовать мечтания, так сказать, воплотить в жизнь утопию собственного бытия. Где ты, Внутренняя

Монголия, заповедный край нетронутой природы и добрых, раскосых людей к которым у Олега Евгеньевича просыпается порой такая неимоверная тяга, что эту бы энергию да в мирных целях… Порой, увидит на детской площадке маленькую негритянскую девочку в сотне косичек – и сердце мгновенно начинает выделять смолу умиления. А эти робкие вьетнамские девчушки с плоскими лицами, кто ж их приголубит, болезных?!

– Если бы я мог, если бы я только мог, то окружил бы себя выводком детишек всех рас и народов, негритянок, китайцев, малазийцев… – говорит он себе, разглядывая в зеркало неправильности своего лица: некогда разбитый в драке нос, едва заметный шрам над правой бровью, странную локальную потертость на коже под нижней губой. – И всем им я был бы папой. А я ведь был бы хорошим отцом… Ведь по натуре своей я – строитель… Строитель собственного дома…

И вот уже, увлеченный вихрем воображения (в ритме вальса или всё-таки танго?) он представляет свою квартиру (нет, лучше дом, большой и просторный, светлый) наполненную шумом и вознёй, маленькими, шустрящими бесенятами всех цветов и оттенков. Богоматерь умиления. Олег улыбается пустоте, снисходительно пошлепывая невидимых отпрысков по плечам, взлохмачивая волосы самому задиристому из них, такой молодой и уже такой настырный, чувствуется отцовская порода, да и ведь похож, сорванец, на папу, ах, как похож…

Год за годом складываются в тома никем не прочитанных книг.

Реаниматолог Гагарин идёт по жизни в гордом одиночестве. Чураясь очередей и душевных трат. Только однажды незримая тоска по иному порвалась. На короткое время. Всего на один день… Когда всё в жизни Олега сошлось, как в навороченном и непредсказуемом пасьянсе.

Алеф выпал на его очередной день рождения, когда не ждал, даже не на круглую дату, просто так, избытком жизненных сил, совпадений, чредой символов и знаков, которые привели к головокружительному ощущению безграничных возможностей, бесконечного полёта.

Водолей по знаку зодиака, Гагарин не любил февраль, этот тупиковый зимний аппендикс, когда ни сил, ни настроения, выпотрошен и обескровлен. Звёзды и биоритмы предполагают перед днем рождения эмоциональную и физическую яму, упадок. Что ж тогда требовать от праздника, свершающегося в последний месяц зимы?

А в тот раз всё получилось совершенно иначе, мороз и солнце, и чудесный, безветренный день сменяется другим точно таким же (нет, лучше! Лучше!) тихим и радостным, а еще искрится снежной пылью его бобровый воротник, ему и больно и смешно, он влюблен и вдохновлен ожиданиями. "Когда под соболем, согрета и свежа, она вам руку жмёт…" Ходили на каток и в бассейн, пили глинтвёйн, гуляли по городскому бору (сосны поскрипывали от удовольствия), она, имя из записной книжки, точнее, номер телефона без имени, записанный на титульном листе, так как самые важные номера совершенно не нуждаются в подсказках: Гагарин и сейчас, пролистывая, видит и обмирает. Или хочет обмирать. Хочет что-то почувствовать. Впрочем, возможно, и чувствует: чужая же душа.