Дану начинают сводить судороги, телесные молнии, разряжающиеся в кончиках пальцев. Дана стонет и воет, стремясь вырваться из тела, иногда это почти удаётся и она замирает на мгновение, потом откидывает голову на подушку и снова замирает. Она водит невидящими глазами, она тоже не видит Олега, погружённая в мёд ощущений, точно так же, как Олег не видит Дану. Сцепившись не на жизнь, а на смерть, они ослепли, превратившись в тела, исполненные ожогов, искры разлетаются от настойчивого трения и кажется, что с каждым новым движением они все глубже и глубже погружаются друг в друга. Хотя, казалось бы, куда уж глубже?
Вернувшись домой, Гагарин вспоминает эти движения, и плоть автоматически набухает. Его пошатывает, он всё ещё пьян. Шампанское на посошок. Долгий, прощальный поцелуй хищного вампира с ярко накрашенными губами. Медленная дорога обратно. Холод пустой прихожей. Бормотание радио. Несколько хаотичных передвижений по квартире: не знает, чем заняться. Да и нужно ли? Лучше спать.
У изголовья – блокнотик с опечаткой, ручка. Вываливает всё, что накопилось. Поток сознания. Чистый Джойс. Увлечённо стенографирует собственные мысли. Увлекается, кажется, что фразы выскальзывают из-под пера гениальные. Стихотворение в прозе, открывающее людям новые горизонты – как и зачем жить. После чего валится и мгновенно засыпает, не сняв носки. В носках. Проснувшись, читает то, что записал, смеётся: бред сивой кобылы. Хочет вырвать листочек, но в последний момент останавливается: пусть будет. (25) Документ всё-таки. Декларация независимости. Кредо реаниматолога, записанное в ночь после профессионального праздничка.
25.
хочу свить свое гнездо хватит съемных квартир, они затерты до дыр они затерли до дыр мойдодыр анечка свали на канатчикову дачку, доченька видеть тебя не хочу чупа-чуп чупа-чупс с пузом пупс не хочу больше видеть анечку лана сними маечку лана дай мне три корочки хлеба это победа хочу в роскошном отеле танцевать танго с женщиной своей мечты хочу чтобы при этом ты была одета как королева красоты и тэ дэ и тэ пэ денег тоже хочу очень много хочу чтобы было и ту ду и ту пу спать хочу врачу иногда тоже нужно спать оленёнок марш в кровать
Потом Олег снова проснулся. Уже вечером. Решил, что заболел. Такая пронзительная тишина. Точно за городом. Нет, ничего не болело, но.
Странное ощущение. Точно заново родился. Что-то очень беспокоило. Но не в теле, в голове. Дана. Точно, Дана! Влип, что ли? Влюбился? Так не бывает. Гагарин – не мальчик-колокольчик. Ну, увлёкся. Ну, с кем не бывает. Давно не было потому что. А что, вот ещё бы раз дёрнул.
Прямо сейчас. Вот, уже стоит. Разрывает, только вспомнишь сироп между ног её стройных. Надо же…
Неожиданно телефон. Выстрелом в висок. Звенит как заведённый. Жизни радуется? Пока по частям собирался, вставал, перестал звенеть. По инерции взял аппаратик, бог-ты-мой, десять неотвеченных звонков и сообщений. Уж не конец ли света? Уж не сгорела ли пятая городская?
Кто ж такой шустрый?
Один и тот же номер. Незнакомый. Кто? Голова работает плохо, иначе бы догадался. Но позвонил на незнакомый, а там – "перезвоните позже, абонент принимает ванну или спит, короче, мужик, ему не до вас, абоненту-то, вали колбаской, по Малой Спасской…" Хмыкнул, пожал плечами, немного встревоженный, позвонил в больницу на пост.
Дежурной сестре, всё ли, на самом деле, нормально?
– Пять минут – полёт нормальный, – сострила дежурная сестра. Нет, не
Анечка, другая. Людмила Евгеньевна. Хотя дежурить должна Анечка
(Олег почему-то помнил). – Почему не Анечка?
Просто так ведь спросил. Без всякого интереса и задней мысли. На автомате. Туго соображая: мысль одна и, как транспарант, натянута от уха и до уха.
Людмила Евгеньевна удивилась, а то не знаешь, мол, Олег Евгеньевич, что Анечка наша уволилась.
– Как уволилась?
– Проблемы со здоровьем.
– Как со здоровьем?
– А крыша поехала на фоне несчастной любви.
Положив трубку, долго стоял без движения. Всё прикидывал: разговор с
Людмилой Евгеньевной (милая такая барышня, бальзаковского возраста, аккуратная, следящая за собой, кажется, НЕ одинокая) ему привиделся или был на самом деле?
То есть на работу он звонил, конечно, вот и номер служебный на мониторе мигает, как последний из набранных, но вот что говорил – убей не вспомнить. Потому что, пока говорил, про другое думал. Про другую. Смешное слово "зюлейка" всплывает в розовой влаге головы.
Между извилин. Откуда оно и что означает? Как то сердце с дерева, о котором поёт Бьорк. Как все те сердца, на дереве качающиеся (Олег видит внутренним зрением мульт с утрированными растениями и сердцем в виде пошленького сердечка), про которые тихая-тихая песня.
Влюбился, что ли? Нет, конечно. Так как столько раз убеждался: не способен. Чтобы несло без руля и ветрил? Я вас умоляю: мгновенно включается голова, и компьютер начинает просчитывать последствия.
После чего опускаются руки и всё остальное. "В нашем-то возрасте…
– любил повторять Самохин, – влюбиться невозможно…" Это точно: умозрительно Олег кивает, молча поддакивает, хотя всё ещё надеется.