Сдаюсь, любовь! (ЛП)

— Но я скажу, что исцеление больше психическое, нежели физическое. Если она счастливее дома, тогда я не вижу препятствий к этому. Ей, конечно, придется приезжать и делать анализы и сканирования. Просто убедитесь, что она принимает все таблетки, и все будет прекрасно. Если возникнут какие-либо осложнения, привозите ее незамедлительно, — он опять снисходительно улыбается и уходит.

— Эм, спасибо, — говорю я его спине.

Не поймите меня неправильно, я хочу забрать Лилли домой, но я также хочу, чтобы она восстановилась и получала лучший уход. Она просто хочет со мной домой. Я бесполезен в таких вещах. Черт! И какой выбор у меня есть… она не хочет оставаться здесь.

Уходит вечность, чтобы посадить ее в машину. Все в ней кажется таким хрупким. Я ломал ребра, поэтому знаю, как это больно. У нее же сломано много других костей, естественно она будет выглядеть больной.

Наконец-то она садится на заднее сиденье, ее лицо выглядит больным, и несмотря на боль, она все-таки в машине. Ее лицо меняет цвет на серый. Я хочу просто сгрести ее в охапку и унести обратно в больницу, но вместо этого закрываю дверь, делаю несколько глубоких вдохов и иду к водительскому сидению.

Я смотрю на нее через зеркало заднего вида.

— Ты в порядке?

—Ммммм. — Кивает она головой. — Мы можем уже ехать? — ее голос дрожит.

Чертова женщина! Она невозможна и упряма!

Следующие две недели череда поездок в больницу, визитов к физиотерапевту и приездов Кэрол, это медсестра, которую я нанял. Лилли технически переехала в мой дом. Я перевез ее вещи в комнату и распаковал некоторые, пока она была в больнице.

Кроме физического состояния у Лилли все действительно хорошо. Мне нравится, что она у меня дома. И мне очень нравится, что мой дом теперь наш.

Лилли становится все лучше и лучше. Ей все еще нужна операция на ее лодыжке. Меня беспокоит тот факт, что она может хромать, так что мы консультировались с лучшим хирургом-ортопедом. Я хочу, чтобы уход, который она получает, был самым лучшим. Конечно, она сопротивляется и говорит, что доктор Райкер более чем способен на это. Я знаю, почему она так говорит, есть у меня подозрение, что она пытается играть в сваху и хочет свести с ним Молли. Бесполезно, кстати, ей скучно.

В субботу вечером я сижу на диване, с ногой Лили на моих коленях. Под ее коленом подушка, и она красит ногти.

— Пожалуйста, накрась мои мизинцы, я не могу дотянуться, — указывает она.

Я поднимаю бровь.

— Есть пару вещей, которые я никогда не сделаю, и это — одна из них.

— Но они выглядят отвратительно, — ноет она.

— Детка, пусть Молли сделает это, это девчачье дерьмо.

— Это не тяжело… — ноет она.

— Нет, ни за что, даже если ты пригрозишь отрезать мои яйца. Нет.

Она выдвигает губу и вздыхает.

— Хорошо.

Я смеюсь над ее надутым лицом. Она красит ногти, так что все ее внимание сосредоточено на кисточке от лака в ее руке. Я беру ее голень и массирую ее мышцы, она стонет, и ее внимание моментально перемещается на меня.

— Черт, почему ты так чертовски хорош в этом? — выдыхает она. Я смеюсь.

Она не дает себе спуску и прыгает по всему дому, думая, что ее ноги не устанут, не говоря о костылях, которые ей приходится постоянно использовать.

Она откидывается назад и прижимается щекой к спинке дивана, с ногтями покончено. В комнате слышно только потрескивание дров в камине.

Я уже подумал, что она уснула, когда она говорит:

— Тео, я беспокоюсь о тебе, — говорит она тихо.

— Почему? — Я хмурюсь.

— Я знаю, что ты сказал, что не хочешь об этом говорить, но… — Она делает глубокий вдох.

Ну началось.

— Но ты не сказал ни слова ни о Кэсси, ни о ребенке после того, как это все произошло.

Мои пальцы застывают.

— Это в прошлом. Нет никакого смысла об этом разговаривать.

— Это случилось шесть недель назад. Ты прошел путь от того, что у тебя будет ребенок, к тому, что у тебя нет ничего. Это нормально так себя чувствовать. — Ее голос мягок.

Я встречаюсь глазами с ее.

— Лили, у меня почти не стало ничего, потому что я чуть не потерял тебя. Ты умерла… и как бы это ни звучало, но я бы отдал все, чтобы спасти тебя.

— Но…

— Я не хотел этого ребенка сначала, — говорю я. — Чувствую ли я себя виноватым… да, конечно. Я мог сделать больше, и я это знаю. Возможно, если бы я больше поддерживал ее, то она бы не сотворила это дерьмо. Может быть, один из них или оба были бы живы. — Я пожимаю плечами. — Я не могу этого изменить. — Я буру ее руку. — Я могу только сделать счастливой тебя.

— Ты ошибаешься… Ты не смог бы это изменить, — выдыхает она.

— Когда она была в той машине, те вещи, которые она говорила… она потеряла себя не потому, что ты не заботился о ней, Тео. Она съехала с катушек, потому что ты не любил ее и никогда бы не полюбил. А ребенок был просто способ остаться с тобой, — говорит она. — И это не значит, что ты не должен ничего чувствовать.