Сдача и гибель советского интеллигента, Юрий Олеша

Володя Макаров, футболист, представляющий несравненно более высокую ступень, поучает Андрея Бабичева и посмеивается над ним: "...ты слабенький, обидеть тебя легко... - пошучивает он, - доверчивый... Добрый... у тебя работа такая, настраивает на чувствительность: фрукты, травки, пчелки, телята и всякое такое", "...слюнтяй..." Вот так. "А я человек индустриальный". "Я человек-машина... Я превратился в машину... Я хочу быть машиной... буду машиной..." И становится. Бесчувственной, бессмысленной машиной. "Чем я хуже ее? Мы же ее выдумали, создали, а она оказалась куда свирепее нас... Хочу и я быть таким..." И становится.

Эта машина задает себе выдуманные, надуманные испытания на выносливость и сокрушитель-но выдерживает их. Торжество машины не омрачается тем, что испытание нелепо. Такой герой был осмеян за полвека до Юрия Олеши. "Воля" Макарова разительно напоминает "железную волю" героя лесковской повести. И макаровские речи о том, что "через четыре года поженимся... Первый раз поцелуемся с ней, когда откроется твой "Четвертак" и прочее, как цитата из речей и дел Пекторалиса входит в роман.

"...совершенно новый человек", как его называет Бабичев, или "я... уже новое поколение", как называет он себя сам, все понимает. Он еще и в глаза не видал Кавалерова, а уже все понял. Он говорит про Кавалерова: "хитрованец", "вшей напустит", про Ивана Бабичева: "дешевка... и шарлатан". Наконец "Эдисон нового века" сделал то, что Андрей Бабичев, пожалуй, и в мыслях не имел, а Кавалеров о чем лишь смутно догадывался: он совершил социально-психологическую поляризацию героев и устроил два враждебных лагеря: объединил Кавалерова с Иваном и противопоставил им группу Бабичева.

И в романе сказано без обиняков: "Весь лагерь". Не брат Андрей Петрович против своего брата Ивана Петровича, а политическое слово из газетного набора: "лагерь".

Два лагеря сталкиваются так.

" - Стой! - воскликнул во весь голос человек. - Стой, комиссар!.. Брат... Почему ты ездишь в автомобиле, а я хожу пешком. Открой дверцу, отодвинься, впусти меня. Мне тоже не подобает ходить пешком. Ты вождь, но я вождь также...

И стащил его брат Андрей с высоты... и швырнул милиционеру" .

Во втором романе Олеши, как и в первом, два лагеря, и, как в первом, задан роковой вопрос: "Против кого воюешь?"

Писателя не очень интересует бытовой конфликт. Он обобщает, увеличивает конфликт до размеров мифа. Космогонические катаклизмы и эсхатологические катастрофы сотрясают роман, "...конец эпохи..." "...погибающая эпоха..." "...новая эпоха..." "...расплата за эпоху..." "...борьба эпох..." "...старый мир..." "...новый мир..." "...наступает тьма, жизнь не вернется..." "...гибель и смерть..." И спор братьев писатель превращает в поединок эпох.

Поединок сделан с подчеркнутой эпичностью, в ритмике библейского стиха, с инверсиями и синтаксисом Библии, с характерным и традиционным полисиндетоном эпоса: "И будто выбежал из толпы с тротуара его брат Иван..." "И ничего не оставалось шоферу..." "И все смолкло" "И стащил его брат Андрей с высоты..." А в словах "брат", "вождь", "...он вознесся над толпой..." явственно слышится голос священного писания.

Но миф снижен пародией:

"И стащил его брат Андрей с высоты, схватил за штаны на животе жменей. Так он и швырнул его милиционеру.

- В ГПУ! - сказал он".

Библейское "Ад" снижено бытовым синонимом "ГПУ".

Все это построения эпоса, мифа. Все это нужно для предельного противопоставления явлений: самое страшное воплощение власти и самый слабый ее подданный.

В роман вводятся мотивы легенд, эпосов, бродячих сюжетов. Писатель повторяет ситуацию многочисленных сказаний, уподобляя своего героя дьяволу. "Гость удалился... и тотчас же будто обнаружилось, что портвейн во всех бутылках, стоявших на пиршественном столе, превратился в воду". Это очень близко к эпизоду из "Фауста" ("Погреб Ауэрбаха в Лейпциге", "Фауст"), но как снижен бес! Это не поражающий воображение бес легенд и трагедий, яркая личность! Куда там, это - так, хромой бес Гевары, Лесажа, сологубовский мелкий бес...

Роман аллегоричен, многозначителен. В нем все время одно уподобляется другому, но в уменьшенном или увеличенном виде. Бытовой факт лишь метонимия истории и социологии. Кавалерова выгнали из дома Бабичева. Можете быть уверены, что через несколько страниц это будет возведено в высокий социальный чин. Проходит несколько страниц. Читаем: "Вас выгнали?.. Вы расплату за себя можете соединить с расплатой за эпоху..."

"... не столкновение людей, а столкновение идей"1 видит писатель в своем произведении.

1 Ю. Олеша. Заговор чувств. Пьеса в 7-ми картинах. М., 1930, с. 11. (В этом издании напечатаны только статьи о пьесе. Текста пьесы в нем нет.) Ю. Олеша говорит об инсценировке "Зависти" ("Заговор чувств"), но это не имеет значения, потому что по этой части пьеса не разошлась с романом.

Обобщенность, типизированность, абстрактность, мифологичность романа вызваны тем, что в нем происходит ничем не омраченное столкновение идей.