Считаю до трех!

— Ага! — кивнул мальчишка. — А меня тут оставили. Если, мол, Алёша жив и придёт, его надо покормить. Вот я сижу, жду, обед грею.

— Спички детям не игрушка!

— Я всегда сам разогреваю! — сказал Колька. — Я не спичками, а электрозажигалкой. Она как пистолет: ты-дых — и загорелась.

— Где ж ты научился? — спросил Лёшка. Раньше он никогда с такими малявками и не разговаривал.

— Чему война не научит, — по-стариковски вздохнул Колька.

— Кто так говорит?

— Не говорит, а говорил, — опустил голову Колька. — Дедушка мой говорил, у него потом осколок стронулся…

— Куда стронулся? — спросил Лёшка и вспомнил тот чугунок, что бабушка подняла.

— «Куда»… В сердце, куда же ещё! Тебя как зовут?

— Иванов, — торопливо ответил Лёшка.

— Ты есть будешь? Папа целую кастрюлю щей наварил.

— Он у тебя и щи варить умеет? — зло усмехнулся Алёшка.

— Он всё умеет, — гордо ответил Колька. — И шить, и стирать, и полы мыть… Он же моряк!

«Какой он моряк!» — чуть было не сказал Лёшка, но глянул на жиденькие плечишки и пушистый Колькин затылок и не сказал.

Мальчишка, натужившись, снял с плиты кастрюлю, перетащил её на стол, поставил тарелку.

Высунув от усердия язык, отрезал большой ломоть хлеба.

— Садись, ешь, — позвал он Лёшку.

— Да я не хочу!

— Ну вот! Хлеб уже отрезанный, а ты отказываешься, так нельзя, раз хлеб уже отрезали… Я тебе уже всё налил… Садись! Несолёно? — спросил Колька. — Папа всегда посолить забывает.

Он взял щепотью соль и потрусил её над Алёшкиной тарелкой. Кусков подивился, какие у него маленькие пальцы.

— Ты не бойся! — перехватил его взгляд Колька. — Я руки мыл.

— Слушай… — Лёшке кусок был поперёк горла. — Ты всегда такой был?

— Какой?

«Как старичок», — чуть было не сказал Кусков, но осёкся.

— А игрушки у тебя есть?

— Ого! Ещё как есть! — просиял Колька. — Целый чемодан! Мало что чемодан! Мне в детдоме кахей подарили!

— Что?

— Кахей! Настольный!

— Не кахей, а хоккей! — поправил Лёшка. — В каком это детдоме?

— Ну я же в детдоме жил, когда дедушка умер. Меня же не с кем было оставлять, когда папа работал.

— Давай сыграем, — предложил Кусков.

— Ага!

Колька помчался в другую комнату, но тут же вернулся.

— Там коробка запечатанная, — сказал, потупясь. — Только ты не сердись, Иванов. Она запечатанная.

— Тебе что, её не открыть? — не понял Кусков.

— Чего там открывать! Бумажку разорвал, и всё…

— Ну так открывай!

— Я хотел с Алёшей! — прошептал Колька.

Кусков положил руку на пуховый Колькин затылок. И мальчонка вдруг всхлипнул и, обхватив Кускова, прижался к нему.

— Ты чего? Ты чего это? — растерялся Лёшка.

— Это он из-за нас ушёл! — поднял к нему мокрый нос Колька. — Это он нас не хочет!

— Да что ты!

Лёшка совсем не знал, что ему делать, только гладил Кольку по спине, где острыми бугорками вздрагивали лопатки.

— Кто тебе сказал, что он тебя не хочет?

— Папа! Он ещё сказал вчера, что если так, то, конечно, мы уйдём! Потому что нельзя Алёше жизнь ломать! Насильно мил не будешь. А я уходить не хочу!

— Ну и живи! Кто тебя гонит? — говорил Лёшка. — Живи на здоровье! Теперь у тебя всё есть: и мама, и папа… Вот книжки, — он показал на свою библиотеку из двадцати книжек, где в основном были тоненькие «Самбо для всех» или «История дзюдо». — Ты читать умеешь?

— Не-а!

— Научишься — прочтёшь. Вот тут стол письменный! Где-то тут фломастеры были — бери, рисуй!

— Нет! — сказал решительно Колька. — Здесь ничего трогать нельзя. Алёша может обидеться!

— Да ты что! Он не жадный, ему не жалко!

— В том-то и дело, — всхлипнул Колька. — Я хочу с Алёшей! И с папой! И с мамой! Чтобы все были вместе: и папа, и мама, и Алёша! Чтобы всех было много: и мам, и пап, и сестрёнок, и братишек, и дедушек, и бабушек…

— Ну что ты зарядил! Лёша теперь занят! У него другая жизнь…

— Тогда мы уйдём! — упрямо повторил Колька.

— Никуда ты не уйдёшь! — обозлился Кусков. — «Уйдём»! Никуда вы не уйдёте! Сиди и пользуйся!

— Иванов! — закричал ему вслед Колька. — Ты чего обиделся? Иванов! Если Алёшу встретишь, пусть домой идёт! Я ему кахей подарю! Пускай скорее идёт, а то мама очень плачет и капли пьёт!

— Ну, видал? — спросил Штифт, потупясь, словно это он был виноват в том, что Колька теперь жил у Кусковых. — Плачет всю дорогу! Вчера ещё в окно взялся кричать: «Алёша! Алёша!», страдает! А может, слушай, ты это…

— Что! — закричал Кусков. — Что «это»!

— Ну это… Назад придёшь? А?

— Не для того я уходил! Ишь какой! Да у меня сейчас, может быть, только настоящая жизнь и начинается! А этот поплачет — перестанет, от слёз крепче спать будет! Буду я ещё на чьи-то сопли внимание обращать! — кричал Лёшка. — Да если хочешь знать, если бы я на соревнованиях был таким лопухом, как ты, и думал, что делаю кому-то больно, я бы никогда не стал чемпионом!

— Ну чё ты! Чё ты! — бормотал Штифт.

— Матери передай, что я уехал.

— Она спросит — куда?

— В экспедицию! В трудовые лагеря! В спортивные лагеря! В общем, пусть не ищет! Скажи: «Ваш бывший сын вам желает счастья!»

— Ну ты даёшь! — покачал головой Штифт.

— Вот так и передай!

— Ладно! — буркнул Штифт.

Лёшка остыл на улице и опять вспомнил, что не спросил у Штифта имени.