Счастливец

В тот же вечер он встретил Билли Гуджа во главе его шайки. Они играли в солдаты. Билли, выделявшийся шляпой с пером, сделанной из газетного листа, и деревянным мечом, пренебрежительно обратился к Полю:

— Пойдем, девчонка, изобьем мальчишек Стамфорд-стрит!

Поль скрестил руки и окинул его презрительным взглядом, как подобает человеку благородной крови.

— Ты не сумеешь избить даже клопа!

— Что ты сказал?

Поль повторил оскорбление.

— Скажи-ка еще раз! — воскликнул предводитель шайки, украшенный шляпой с пером.

Поль повторил еще раз, но за этим ничего не последовало.

Со стороны мальчишек на Билли посыпались советы учинить самую кровавую расправу.

— Попробуй-ка ударить меня! — сказал Билли.

Поль спокойно подошел и ударил его. Ударил крепко. Билли свалился с ног. Опыт прошлого подсказывал ему, что драться с Полем ему не под силу, но на случай драки он рассчитывал на поддержку шайки. На этот раз в вызове Поля звучала особая нотка, которая заставила его струсить. Шайка продолжала подзуживать его, но он не отвечал. Поль еще раз ударил Билли на глазах всех его приверженцев. С каким наслаждением он продолжал бы наносить ему удары! Билли стал отступать. Низкопробный боевой петух потерпел поражение. Поль, представляя себе, что сделал бы при подобных обстоятельствах непризнанный принц, подошел к Билли вплотную, ударил его по лицу, сорвал шляпу с его головы, вырвал меч из рук и возложил на себя эти отличительные признаки власти.

Билли молча скрылся в дымном воздухе улицы. Оборванное войско смущенно озиралось, но вожака у него больше не было. Поль Кегуорти, самый оборванный из всех, не имея ничего, кроме смешной экзотической красоты и победных трофеев, стоял перед ними. Цезарь в лохмотьях. Шайка ждала его приказаний. Они были готовы последовать за ним, чтобы воевать с войском Стамфорд-стрит. Они ждали только его сигнала. Поль изведал радость, доступную лишь немногим, — сознание абсолютной власти и полного презрения. Секунду или две он стоял посреди серой, жалкой улицы, наполненной визгом детей, пронзительной бранью матерей и резкими возгласами торговца гиацинтами, — в бумажной шляпе и с деревянным мечом в руках, презрительно глядя на раболепное войско.

Затем он почувствовал прикосновение гения, которым были отмечены многие его поступки в последующие годы. Правда, оно выразилось в подражании, так как он читал о подобном поступке в одной из книжонок в пестрых обложках. И все-таки это было истинное прикосновение гения. Поль сломал о колено свой меч, разорвал в клочья бумажную шляпу и, бросив обломки и обрывки перед собой, с гордостью направился к тому месту, к которому его тянуло меньше всего на свете, — к своему дому. Войско на несколько секунд застыло, ошеломленное неожиданностью и драматичностью его поступка, затем, лишившееся вождя, поступило так, как в подобном случае поступило бы и настоящее войско, — разбрелось.

С тех пор Поль, если бы только захотел, мог бы деспотически править на Бэдж-стрит. Но он не захотел. Игры, от которых прежде его обычно отстраняли или в которых только терпели его присутствие, не привлекали его больше. Он предпочел передать предводительство шайкой Джо Микину, а сам держался в стороне. Изредка он снисходил до разбора споров или до пинка какому-нибудь обидчику, но, поступая так, казался себе изменником — он изменял своему высокому достоинству. Полю нравилось чувствовать себя облеченным мрачной, величественной властью, чем-то вроде великого Далай-ламы[6], окутанного тайной. Часто он проходил через самую гущу детворы, явно не замечая ее, с увлечением разыгрывая для себя самого свою роль высокородного принца.

Так продолжалось до темного и печального дня, когда мистер Бэтон определил его на фабрику. В те дни рабочее законодательство еще не установило, что мальчики до двенадцати лет не допускаются к работе на фабрике, а каждый мальчик до четырнадцати лет должен делить свое время между фабрикой и школой. Образование Поля считалось законченным, и он погрузился в мрачную юдоль труда, присоединившись к великой рабочей армии.

Широкая пропасть отделила его от шайки мальчишек Бэдж-стрит. Его жизнь совершенно переменилась. Прошли дни бродяжничества, прекрасные, хотя и голодные и холодные, часы мечтаний и чтения на пустыре; миновали счастливые дни свободы. Маленький раб, подобно сотням других маленьких рабов и тысячам взрослых, был прикован к безостановочной машине. Поль входил в безнадежные ворота фабрики в шесть часов утра и выходил из них в половине шестого пополудни; проглотив скудную пищу, он, как усталая собака, плелся к своему ложу в прачечной.

Мистер Бэтон пьянствовал и бил мистрисс Бэтон, а мистрисс Бэтон била Поля, когда у нее было настроение и что-нибудь подходящее для этого дела в руках, и, само собой, отбирала у него по субботам заработок и сажала нянчить ребенка в воскресенье после обеда. В монотонности, утомлении и серости жизни сияние Видения мало-помалу начинало меркнуть…