Он влез в фургон в сопровождении Поля и зажег лампочку. В несколько мгновений была сооружена постель и Поль растянулся на ней. Лежать на упругих циновках казалось блаженством после мешков на каменном полу прачечной. Барней Биль, выполнив несложный туалет, задул лампу и расположился на своем ложе.
Вдруг Поль, ощутив тоскливую тяжесть на сердце, вскочил на ноги.
— Мистер! — закричал он в темноту, не зная, как иначе обратиться к своему покровителю. — Мне надо домой!
— Что? — воскликнул тот. — Как будто ты только что думал иначе? Ну хорошо же, проваливай, маленький лицемерный язычник!
— Я вернусь, — сказал Поль.
— Ты испугался, маленькая крыса! — ответил Барней Биль из темноты.
— Нисколько, — возразил обиженно Поль. — Теперь я вольная птица!
— Так зачем же тебе идти домой? Если ты решился ехать со мной, то оставайся на своем месте. Если вернешься домой, они зададут тебе трепку за то, что ты пропадал так долго и запрут тебя, и ты не сможешь вовремя выбраться утром. А я и не намерен дожидаться тебя, говорю тебе прямо!
— Я вернусь, — сказал Поль.
— Не верю. Не следовало бы пускать тебя.
И тут мальчик вновь ощутил прикосновение гения. Он вытащил из кармана пригоршню серебра и медяков, заработанных за неделю, и, ощупью пробравшись в темноте, высыпал их на Барнея Биля.
— Ну, так спрячьте это для меня, пока я не вернусь.
Он нащупал ручку двери, нашел ее и выскочил в подзвездное пространство, в то время как собственник фургона поднялся, звеня монетами. Подбирать деньги — давний человеческий инстинкт. Барней Биль зажег лампу и, отпуская сочные, хотя и добродушные, проклятия, стал собирать рассыпанные сокровища. Когда он, собрав три шиллинга и семь с половиной пенсов, вышел из фургона, Поль был уже далеко. Барней Биль положил деньги на полку и смотрел на них в смущении. Было ли серьезно намерение мальчика вернуться или это только уловка, чтобы удрать? Последняя гипотеза казалась маловероятной, потому что, попадись он, его появление без денег настолько отягчило бы его вину, что он подвергся бы жестокому наказанию, чего не мог не знать. Но почему же он тогда захотел пойти домой? Поцеловать на прощанье спящую мать? Упаковать чемодан? Мысли Барнея Биля приняли сатирическое направление. Оставалось только допустить, что мальчик до смерти перепугался и предпочитал уверенность в жестоком, но знакомом наказании ужасам неизвестного будущего. Рассматривая вопрос с этих двух точек зрения, Барней Биль задумчиво выкурил трубку. Не придя ни к какому заключению, он задул лампу, запер дверь и лег спать.
На рассвете он проснулся. Сел и протер глаза. Поля не было. Он и не ждал его. Он чувствовал себя виноватым. Бедный мальчик не решился, оказался из слишком слабого материала. Барней Биль встал, потянулся, надел чулки и башмаки, затопил печурку, поставил котелок с водой, открыл дверь и остановился на минуту подышать туманным утренним воздухом. Потом спустился на землю и направился к задней части фургона, где стояли ведро с водой и таз, его нехитрый умывальный прибор. Облив голову и шею и вытерев их чем-то вроде полотенца, он вылил ведро, завернул таз в тряпку, достал торбу, насыпал в нее овса, привязал к голове старой лошади и вошел в фургон, чтобы приготовить свой собственный несложный завтрак. Справившись с этим, он ввел лошадь в оглобли. Барней Биль был человек слова. Он не собирался дожидаться Поля, но все же окинул взглядом пустырь, безрассудно надеясь, что маленькая фигурка выскочит из какой-нибудь ямы и побежит к нему.
— Проклятый мальчуган! — пробормотал Барней Биль, снимая картуз и почесывая затылок.
Неясный вздох нарушил мертвую тишину воскресного утра. Он остановился, огляделся и прислушался. Кто-то тут был. Слышалось как будто дыхание спящего. Он наклонился и заглянул под фургон. Там, свернувшись калачиком, крепко спал на голой земле Поль.
— Ах, черт меня побери! Эй ты там! Алло! — закричал Барней Биль.
Поль сразу проснулся, приподнялся, улыбнулся, схватил что-то лежавшее около него на земле и вылез из-под фургона.
— Давно ты здесь?
— Да часа два, — сказал Поль.
— Почему же ты не разбудил меня?
— Я не хотел вас тревожить.
— Ты был дома?
— Да.
— В самом доме, внутри?