Счастье Зуттера

Он уже миновал тир, когда ему вдруг пришло в голову позвонить Кинастам, Францу и Ирене. Зайдя в одну из редких в этих местах телефонных кабин, он набрал номер. Кинасты оставили свой адрес, когда приходили к нему в больницу, и Зуттер занес его в свою записную книжку. Тогда старикам не разрешили навестить его, но ему передали от них три розы, а он так и не поблагодарил. Они жили неподалеку и были рады видеть его. Госпожа Кинаст как раз испекла абрикосовый пирог. Старики, похоже, никуда не спешили, предпочитая проводить время у телевизора.

Когда Зуттер с бутылкой «божоле» в руках поднялся в их скромную квартиру, шла какая-то Game Show[21], но телевизор тут же выключили; Зуттер задыхался: ему пришлось преодолеть шесть лестничных пролетов в многоквартирном доме постройки пятидесятых годов.

Украдкой и в то же время с волнением разглядывал он женщину, которая, когда ему прострелили грудь, держала его голову на своих коленях. С виду она казалась дряхлой, но была довольно энергичной, только руки у нее дрожали, когда она подавала кофе: чашки и приборы чуть слышно позвякивали на подносе. Старик сохранился лучше, но с кресла поднялся с трудом; здоровый лишь на первый взгляд цвет лица выдавал в нем гипертоника. Лекарства, которые после кофе ему точно отмерила жена, были Зуттеру знакомы. Взглянув на кресло, Зуттер оторопел: оно было меньше «кресла сказок» Руфи, но выполнено в том же стиле модерн, с почти такой же обивкой, только желтые и зеленые цветы напоминали тюльпаны.

Кинаст не без удовольствия принялся рассказывать о своих недугах. Они гарантировали ему уход жены, профессионально подготовленной медицинской сестры. Больше всего он нуждался в ее помощи из-за потери зрения. Чтобы он ничего не опрокинул, она подводила его руку к чаше и подносила ко рту кусочки пирога.

Случившееся с Зуттером несчастье стало событием в жизни пожилой пары. Они обрадовались возможности поговорить об этом с жертвой, поздравили его с выздоровлением и с нескрываемым ужасом выслушали рассказ о том, как близко от сердца прошла пуля. Нет, стрелявшего они не видели, они и сами ломали голову над тем, кто бы это мог быть. Когда они смотрят по телевизору детективы, Франц Кинаст первым угадывает преступника. «Или преступницу! — многозначительно добавил он. — Теперь даже женщины не стесняются прибегать к насилию».

Жизнь Кинаста состояла не из одних только жалоб на недомогания. Он был обладателем коллекции марок, правда, интересовался он только марками, выпущенными до 1945 года. Послевоенный мир казался ему слишком сложным, а почтовые знаки чересчур яркими. У него была абсолютно полная коллекция марок серии «Швейцария», каждая марка в двух вариантах — бывшая в употреблении и еще не использованная, большинство в блоках по четыре штуки, но попадались и напечатанные прямо на конвертах с кратким, но в ту пору вполне достаточным адресом, написанным к тому же готическим шрифтом: Гуттерли Эрнсту, бывшему сельскому жандарму, Штекборн. Там жили дедушка и бабушка Кинаста по материнской линии.

Жена раскладывала перед ним его альбомы, словно шкатулки с драгоценностями. Зуттер внимательно смотрел, как он, забыв о посетителе, приставив лупу к стеклам очков, к глазам с расширенными, как у призрака, зрачками, склонялся, почти касаясь носом стола, над своими аккуратнейшим образом рассортированными почтовыми марками. О каждой из них он мог бы рассказать целую историю. И еще одну о том, как она попала к нему в руки. Отдельного рассказа заслуживал рост коллекционной стоимости.

Собственно, Кинасты были теперь состоятельными людьми. Если сложить стоимость всех марок, получится шестизначное число. Но так считать не принято. Кинаст знал об этом: раньше он бывал частым гостем на филателистической бирже. Теперь он туда уже не ходил. У него и в мыслях не было превращать свои марки в деньги. Он не хотел с ними расставаться, да и нужды в этом не было. Каждая марка была для него бесценным сокровищем, никакие деньги не возместили бы их утрату.

Пока они сидели над альбомами, время летело незаметно, в шесть вечера фрау Кинаст спросила, не останется ли Зуттер с ними поужинать. Взглянув на часы, Зуттер с наигранным испугом сказал, что ему давно пора кормить кошку.

Аккуратно положив альбомы на место, фрау Кинаст спросила, как теперь живется Зуттеру. Она уже много лет собирает траурные объявления, в ее коллекции есть и объявление о смерти его дорогой жены. Она даже запомнила последнюю фразу.

— «Мы простились с ней тихо и спокойно, как того и хотелось Руфи», — процитировала она дрожащим голосом. Зуттеру показалось, будто он слышит голос Фрица.

— Да, — продолжала она, дрожа уже всем телом. — Тишина и покой. Вот чего нам чаще всего недостает.

— Но остаются воспоминания! — строго поправил ее муж. — Их у нас никто не отнимет.

— У Руфи было странное отношение к воспоминаниям, — сказал Зуттер. — Она с удовольствием не оставила бы о себе никакой памяти.

— И думать не смейте! — запротестовала фрау Кинаст. — Это был драгоценный человек.