Счастье Зуттера

«Раньше самую лучшую бумагу делали из тряпок, — подумал Зуттер, — и я спрашивал себя, откуда бумажные фабрики берут столько тряпья?» Бумажные фабрики, это словосочетание в свое время тоже пришло откуда-то издалека, и если человек перестает ощущать эту даль, ему пора исчезнуть. «Два мотылька, игрою мрак поправ, / Не устают друг друга догонять. / Готовит роща из цветов и трав / Благоуханье — боль мою унять». Ах, Руфь, Руфь, подумал Зуттер, и на глаза ему навернулись слезы. «Вот только б не рассталась ты со мной / Пока не разгорится новый день / И роща, примиряя нас с тобой, / Вновь не предложит благостную тень. / Когда трава и след окаменеют / И ели склонят кроны, ты пойми…» Зуттер не мог читать дальше, ему казалось, он понял. «С тобой мы были счастливы, пока / За роковую грань не заглянули». Да, так оно все и было, всхлипнул Зуттер, перевернул несколько страниц и наконец нашел то, что искал:

Уже давно в цветах увядших осы
Не рыщут, дань с тычинок собирая,
Плывем мы, полукружьем огибая
Багрянцем окропленные откосы.

Здесь, наверху, о багрянце еще нет и речи. Но «полукружьем огибая» — просто подарок. А теперь за работу.

Зуттер достал из несессера, который Руфь называла «культурной сумкой», зубную щетку, вошел в ванную и тщательно почистил зубы.

Зубную щетку он оставил в стакане. Закрыв чемодан на замок, он придвинул его к стене. Книгу в полосатом переплете положил на кровать Руфи. Потом надел куртку и похлопал себя по карманам. Ключ от лодки был на месте. Прежде чем положить часы на ночной столик, он еще раз взглянул на циферблат. Без двадцати семь. В доме был слышен шум. Рассказчики уже встали, но в номере федерального советника еще было тихо. Зуттер взял за ручки и поднял полиэтиленовую сумку, ему показалось, что она стала легче, чем вчера.

Без нее комната выглядела веселее.

43

Кто в теперешней Академии, прежнем пансионате Баццелль, между завтраком и началом заседания (в половине восьмого) выглядывал в окно, чтобы узнать, какая ожидается погода, и предпочтительно бросал взгляд в сторону Малойи, где нередко над краем долины имели обыкновение накапливаться зловещие тучи; кто затем критически оценивал освещенность и видимость на вершине Марньи — с невозмутимостью наблюдателя, которому предстоит остаться в четырех стенах бывшей гостиницы, а не взбираться на скалы; кто, стало быть, позевывая, ждал у окна готовности желудка к перевариванию и позволял себе тайком выкурить сигарету, чтобы через пару минут рассказать свою историю; кто даже при недостатке времени не лишал себя удовольствия полюбоваться местностью, заслуженно воспетой Ницше, тот в четверть восьмого мог увидеть удалявшегося по полю одинокого человека.

И если бы позже кто-то спросил не только о времени, но и о том, как этот человек выглядел и что нес, — полиция, как и семинар в Академии, интересуется подробностями, — то он узнал бы, что речь идет о пожилом человеке в желтом вельветовом костюме и желтых туристских ботинках, оказавшихся потом всего лишь кроссовками, в кепке с козырьком, уже изрядно поношенной, и с рюкзаком оливково-зеленого (или защитного) цвета.

Молодая сотрудница Академии утверждала, что увидела его, еще когда ехала в машине, и что он нес рюкзак не на плечах, а спереди, как парашют. Судя по всему, он готовился к восхождению средней сложности, но, тут же подумала она, в одиночку ему его не совершить. Обувь, на ее взгляд, тоже никуда не годилась. Кроме того, ее насторожило, что свой провиант или еще что-то он нес в неудобной пластмассовой сумке. Молодая, спортивного вида дама все это «взяла себе на заметку», хотя этого от нее никто не требовал; ее способность регистрировать в уме увиденное зачтется ей позже. Слегка неуверенную походку «старика» она приписала неравномерному распределению груза.

Чтобы обратить внимание на другие странности этого человека, например на заметную одышку или на возможную близорукость, нужно было столкнуться с ним «в пути» или «вблизи того места», чем и воспользовались другие свидетели, в этот ранний час совершавшие пробежку. По их общему мнению, походка мужчины была и впрямь неуверенной, но шел он в хорошем темпе и особенно пристально за ним никто не наблюдал. Гонг позвал свидетелей заняться тренировкой своего собственного дыхания или упражнениями в медитации, благодаря которым можно было даже indoors[61] «снова ощутить себя».