Йорг поднял голову и уставился на Зуттера. Потом закрыл лицо руками, и Зуттер услышал стон, который ввел его в заблуждение несколько часов назад.
Йорг запустил руку в нагрудный карман своей кожаной куртки, вынул оттуда камешек и раскрыл ладонь.
— Тебе он знаком?
Зуттер молчал.
— Ей тогда было семнадцать, как сейчас Виоле, — заговорил Йорг, — и она впервые отправилась в путешествие. С подругой. Иначе тетя ее не отпустила бы. Но этой подругой был я. Я был на два года старше ее и учился в Высшей художественной школе. За год до этого я побывал в Греции, в одиночку. После этого я уже не сомневался, что буду художником. Надо было только стать самим собой. Я был так переполнен своим призванием, что мне хотелось все превращать в искусство. И всех, кто оказывался вблизи меня, в художников. Ты слышал, как смеется Руфь? «Я стану врачом, — заявила она, — и буду все время опускать тебя с высот искусства на грешную землю». Мы разбили палатку там, где меня поразил в сердце Аполлон, где суша заканчивается мысом Сунион. За спиной у нас высились белые колонны, а мы сидели на берегу моря и ждали восхода солнца. Мы почти не спали: вот сейчас мир откроет свои глаза. Часами сидели мы молча, на наших глазах рождался новый день. Земля вокруг нас была усеяна обломками храма Посейдона. Руфь подняла два мраморных осколка и один дала мне. Я всегда носил его с собой. Он твой.
Зуттер взял у него камень и зажал в кулаке.
— А я и не знал, что Руфь бывала в Греции, — сказал он.
— С ней я мог бы жить, — проговорил Йорг.
— А я — нет, — сказал Зуттер.
Он взвесил камень в руке. Зуттер родился левшой, и ему пришлось переучиваться. Однако для бросков он все же пользовался более сильной левой. Когда он швырнул камень вверх, тот на миг поймал искорку света, уже отступившего из лощины; увидеть, как он упал, они не могли, да и удар о землю поглотила тишина.
Борода у него была с проседью, но сбрей он ее, лицо выглядело бы молодым; правда, это было лицо пятидесятилетнего мужчины. Его можно было бы назвать тощим или стройным, казалось, он весь состоял из одних жил. Две из них, прежде всего бросавшиеся в глаза, поднимались из открытой рубашки к ушам, как две напрягшиеся выпуклые опоры, на которых держалась голова с беспорядочно вьющимися волосами и приветливыми глазами. При этом они обрамляли резко очерченный треугольник кожи, по которому одна за другой прокатывались волны пульса. Когда Руфь и Зуттер отдыхали после прогулки на полуостров, они наблюдали за работой этого человека в лодке; в его движениях не было ничего торопливого или лишнего. Это он вытащил тело Руфи из воды.
— Я запомнил, где вы живете, но фамилию вашу забыл, — сказал Зуттер, когда мужчина возник в освещенном четырехугольнике входной двери.
— Каханнес, — ответил тот.
Зуттер извинился за поздний визит, сказал, что он хотел бы взять у него завтра утром напрокат рыбачью лодку, и объяснил, зачем она ему нужна.
— Входите, господин Зуттер, — пригласил Каханнес и отступил в сторону; Зуттер, таким образом, последовал приглашению еще до того, как решил, принимать его или нет.
Он быстро прошел мимо зеркала и остановился в просторной, освещенной светом лампы и лишенной каких-либо украшений комнате. За столом сидела молодая женщина с необычайно светлой кожей лица и шаровидными глазами, такими же черными, как и разделенные посередине пробором волосы. Она улыбнулась Зуттеру, прижимая одной рукой к себе какой-то сверток. Из-под пелерины, которую она глубже натянула на грудь, слышалось смачное чмоканье.
— Это Шейла, а это господин Гигакс, — представил их друг другу Каханнес.
Он выдвинул из-под стола табуретку, но она оказалась уже занятой. На ней лежала кошка, кошка Руфи. Наполовину вытянувшись, она лежала на маленьком сиденье, закрыв темной передней лапой белое пятно на мордочке; остальные лапы были в белых «сапожках», белым было и жабо на блестящей черной шерстке.
— Как к вам попала эта кошка? — спросил Зуттер.
— Забрела год тому назад, — ответил Каханнес, — а так как она выглядела ухоженной, мы решили, что скоро отыщем хозяина. Но нам так и не удалось его найти, кошка прижилась, и мы оставили ее у себя.
— Мне показалось, что это наша, но свою я отнес в приют для животных, прибежать за мной она просто не могла. Я сяду на другой стул. Как ее зовут?
— У нее нет имени, — сказал Каханнес, — мы зовем ее gat.
— То есть «кошка».
На аспидной столешнице лежала портняжная работа, приготовленные куски шелка, ножницы и прочие швейные принадлежности. Каханнес возился на кухне, и Зуттер остался наедине с молодой женщиной. Улыбка сошла с ее лица, но оно не выражало смущения, даже когда у ее груди слышалось громкое чмоканье.