— Слыхали, Андрей Игнатьевич, как про наших ребят радио говорит? Вся деревня в курсе. Еще бабы не успели раззвонить, как уже всем обо всем известно. Бабам осталось говорить о том, что вечор корреспонденты приехали, радиостанцию привезли и теперь каждый день будут славить на весь мир наших ребят.
Андрей улыбнулся, слушая забавные Гришины речи и сказал только:
— Плохо, брат, славим!
— Да нет, вроде бы правильно, — возразил Гриша, подувая на перетянутый тряпицей палец. — И ребят всех по имени назвали, и про дело точь-в-точь описали. А главное — быстро. Об Антонине-то уже по радио говорят, а она со своей группой все еще в поле...
На улице, идя по снежной целине, Андрей немного успокоился. То ли от свежего морозного воздуха и тихого деревенского утра, то ли от Гришиных слов — горечь досады улеглась. В общем-то Гриша был прав. Факт сыграл свою роль. В конце концов, главное в агитации — факты.
И все же телефонный разговор с Тихоном Александровичем Буровым он заказал.
6
Маргарита Витальевна Бессонова пригласила Бурова в обком к двенадцати часам дня, поэтому он торопился начать летучку. Еще не все работники успели занять места, а Буров уже стоял в конце стола, покрытого зеленым сукном, и стучал карандашом по графину.
— Товарищи! — говорил он безразличным скрипучим голосом. — Давайте привыкать к порядку. Летучки у нас проводятся по понедельникам, ровно в девять часов. Мальгин, Петр Петрович, что у вас там за базар? Нельзя ли побыстрее?
Петр Петрович Мальгин, корреспондент промышленной редакции, никак не мог уместиться на диване и, изрядно прижав к валику маленькую Ткаченко, сморщил лицо в плутоватой улыбке.
— Все собрались? — с ноткой раздражения спросил Буров и, не получив ответа, предоставил слово дежурному обозревателю Лидии Константиновне Ткаченко.
Она встала, и этим не замедлил воспользоваться Мальгин. Он расселся на диване поудобнее и хитро заулыбался всем лицом. Ткаченко поправила на коротком курносом носу пенсне и начала подчеркнуто деловым тоном:
— Мне как литературно-драматическому редактору, возможно, трудно будет проанализировать передачи, поднимающие вопросы не моей компетенции, но я все-таки постараюсь их разобрать.
Ткаченко четко формулировала мысли и методично, как будто она всю жизнь только и делала, что рецензировала передачи, высказывала свои соображения по вещанию за прошедшую неделю.
Говорила Ткаченко нарочито официальным тоном, бесстрастно. Почти в каждой ее фразе звучала нотка назидания. Ее не слушали. Александра Павловна смотрела в окно и думала о чем-то своем. Мальгин то и дело подмигивал Плотникову и, вытягивая губы, пытался изобразить важное лицо Ткаченко. Даже главный редактор Хмелев, который всегда внимательно следил за выступлениями товарищей и записывал их замечания, собрал над переносицей складки и чертил на листе бумаги причудливые фигуры.
— Тихон Александрович просил меня подчеркнуть, — продолжала тем временем Ткаченко, — как редакции выполняют план освещения избирательной кампании. Что же, я должна сказать, что в количественном выражении это выглядит неплохо. За неделю переданы пятьдесят информаций, рассказывающих о подготовке к выборам, и четыре специальные передачи. Однако, на мой взгляд, мы имеем явные отступления от плана. Редакция промышленных передач вместо того, чтобы говорить о выполнении предвыборных обязательств, дала передачу о какой-то ценной инициативе, проявленной молодыми шахтерами. Единственное, что сказано здесь на тему, предусмотренную планом, — это то, что все шахтеры — молодые избиратели. Ведь это же смешно!
— Ничего смешного здесь нет, Лидия Константиновна! — вставил реплику Хмелев. Он отбросил карандаш, которым испещрил уже весь лист, встал и, чеканя каждую фразу, сказал:
— Каждый шахтер третьей Комсомольской дает в смену по две тонны сверхпланового угля. Вслед за донецким забойщиком Мамаем, а может быть, одновременно с ним начали это важное дело уральцы. Речь идет не о рекордах одиночек, а о массовом росте производительности труда. И это передовая, высокосознательная молодежь — завоевание Советской власти. Я считаю, что в передаче «Шахтерская инициатива» выражена сама суть нашей жизни, сам дух предвыборного соревнования.
— Но причем здесь дух? — съязвила Ткаченко. — Ведь мы же с вами, Леонид Петрович, материалисты...
— Мало быть материалистами, — ухмыльнувшись, ответил Хмелев, — надо еще быть марксистами. Прошу извинить, продолжайте.
— Да, да, — вставил Буров, — продолжайте, Лидия Константиновна. Мы ограничены во времени. И давайте, товарищи, — без реплик. Леонидо Петрович, наберитесь терпения. Неужели трудно подождать и выступить позже?
— Все это правильно, Тихон Александрович, однако действительно трудно, когда пропаганду сводят к арифметике.