Сборник стихов

От ветки полнокровной до цветка,
от стебля до травы торчащей,
от насекомых всяких до зверей:
собак, котов и птиц кричащих,
от вечера синеющего до
полного живого дня —
такого плотного и тесного,
какой бывает только летом
неотменимое, неоспоримое
натянуто невидимое нет.

Мы с мамой смотрим на свое нигде.
Его не видит ни сосед, ни яблоня.
Стоит большое лето, как вода —
торжественное в цельности сплошной.

А наше нет качается везде,
отсутствие пронизывает воздух
и проникает все его цвета,
подмешивая строгую прозрачность.

Ее не видят ни сосед, ни яблоня.

Так я не вижу, как другие нет
пересекаются с моим в пространстве общем,
и как из них бьет острая трава,
и белые цветы сияют повсеместно.

Со временем сжимаются они
до капли водяной, и эта капля,
как концентрат любви, проходит в землю,
в ту землю, где они всегда лежат.

И океан присутствия растет
из маленькой неизъяснимой капли.

3

И стало надо мной другое
Зимнее
И дымка вдалеке

Дорога кладбищем прозрачна и пуста

Туда где бывшее родным лежит в земле
Так близко и так далеко
И камни белые над ним, цветы сухие
И зимнее большое — надо мной

А было впереди — без края; ветер
И камни белые над ним, как облака

Мы через память чистую свою
Становимся свободнее, идем,

Как будто бы летим —
Так медленно, как крупный снег летит

Как смерти нет для снега,
Смерти нет,
Есть здесь и память.

Все, что золотое
Собрать внутри —
И дать прямой ответ
На просьбу
Здесь всего

Ответить золотым своим
Внутри подобьем
Любовью и вниманием
Тому, что здесь сейчас

И что когда-то здесь.

«Эта горстка — золото дней…»

Эта горстка — золото дней.
Лежит у меня в руке.

Тихо и беззащитно
Случается
Важное.

Никогда не гремит маршами,
Но музыкой на воде.

Это золото — музыка.
Музыка лежит у меня в руке.

Годы и годы
Ширятся
Память мелеет.

Тонкое оседающее
Все тоньше

Легко лежащие на моей ладони

Случайное слово
Несмелая нежность
Окно, ненароком
оставленное открытым

Дозморов Олег. Вечное «почти»

«Ничего не болит, только больно…»

Ничего не болит, только больно.
Тяготения нет у земли?
И огурчик во рту малосольный,
и чекушечка после семи —

не живется житейским манером?
Никаким не живется — тоска
рысью бегает за маловером,
предпоследняя песня близка.

А бывает, начнет и отпустит:
ничего, он печаль обойдет —
и огурчик хрустящий надкусит,
и хрусталь, как в стихах, обольет!

И топорщится глупо отвага,
и готов поспешать напролом.
Все горящая стерпит бумага
монитора над белым столом.

«Я подожду. Без бега облаков…»