Сборник "Северцев-Полилов: Княжий отрок"

Самого владыки не было во дворе, с тех пор как занялся Успенский собор, он не выходил из него.

Усердно стоя на коленях, молит престарелый владыка святителей московских, со слезами припадает к их живоносным мощам, прося сохранить святые храмы, избавить царственный град от справедливого Божьего гнева. А огонь, как страшное чудище, охватывает внутренность храма, жадно лижет олифу и краски стен, уничтожает все, что только может, рвется дальше к иконостасу, к иконам святым, хочет и их испепелить…

Темно в соборе от дыма, точно ночь наступила беспросветная, ни зги не видно, а коленопреклоненный владыко не спускает своих, орошенных слезами, старческих очей с лика Пресвятой Девы, изображенной на доске кипарисной митрополитом Петром.

Жаркая молитва срывается с уст старого Макария:

— Внемли, Чистая, осени нас, грешных, своим честным омофором, дай защиту от огня…

— Владыка, огонь все окутал, все занялось кругом, — слышит он, точно в полусне, знакомый голос Сильвестра, — пойдем, еще пробраться кое-как можем, а то будет поздно!

Не внемлет владыка словам священника. Сильвестр властной рукой поднимает митрополита, достает из иконостаса святую икону Богоматери, передает ему, а сам схватывает грузный сверток церковных правил.

— Идем, владыко, пора!

Как малый ребенок, повиновался старик своему спасителю и, держа перед собой святую икону, стал выбираться вместе с Сильвестром из храма.

Пламя, точно завороженное, оставило им свободный проход, и они оба выбрались на городскую стену, откуда вел тайный ход к Москве-реке. Все отверстие было полно дыма, старец не мог пройти через него.

— Братцы, спустите владыку вниз на взруб, — догадался Сильвестр.

Два дюжих стрельца, помогавшие таскать в тайник церковные вещи, сейчас же обвязали Макария толстой веревкой и стали спускать со стены.

Гнилая прядь оборвалась, старец свалился вниз, упал на прибрежную луговину, сильно расшибся и потерял сознание.

С испугом взглянул Сильвестр на упавшего владыку.

— Эй, — крикнул он увозившим на телеге вещи из собора монастырским служкам, — поднимите бережно владыку и перевезите в Новоспасский монастырь.

Митрополит, согласно его указанию, был доставлен в обитель, где ему пришлось отлеживаться несколько дней.

Кремлевские монастыри Чудов и Воскресенский сгорели, сожглись в них и иноки, спасти из обителей почти ничего не удалось. В Успенском соборе уцелели иконостас и сосуды церковные, на святых иконах только лики слегка закоптели от дыма.

В самой Москве огонь бушевал с невыразимой силой. Сгорели без следа Китай-город со всеми лавками, большой посад по Неглинной, Рождественка до Никольско-Драчевского монастыря.

Людей сгорело около двух тысяч человек.

В тот же день царь с царицей, с братом и боярами покинул Москву, он направился на Воробьевы горы, где был построен летний дворец.

XV

Заваруха народная разгорелась в городе сильнее, чернь еще громче стала кричать, что поджоги производят дяди царя, Глинские. Не знали, чем и успокоить народное негодование.

Между тем перебравшийся в воробьевский дворец царь с испугом ожидал новых грозных вестей из Кремля.

И они пришли.

— Великий государь! Владыка митрополит сильно зашибся, падая со стены, — сообщил посланный отцом Сильвестром стрелец, — в Новоспасскую обитель свезли его!

— Завтра поутру поеду к нему проведать, попросить его благословения, — решил царь и действительно отправился, сопровождаемый боярами, в Москву.

Не сокрушило падение твердый дух святителя, разум его по-прежнему был светел, дух бодр.

— Спасибо тебе, государь, что навестил меня, немощного. Ой, много сирых, бесприютных осталось на Москве за эти дни! Сколько народу погибло, погорело… Горе великое послал на нас Творец.

На глазах престарелого владыки показались слезы.

— Мужайтесь, братие, — обратился он к сопровождавшим царя боярам, — не предавайтесь унынию, молите Господа Всемогущего, да простит и отпустит Он вам согрешения ваши!

Невнимательно слушали умилительные слова больного старца бояре, у них на уме были одни раздоры и распри между собою.

Не стесняясь его присутствием, они стали перекоряться друг с другом, обвинять князей Глинских в поджогах.

Не отставал от них и духовник государев — протопоп Благовещенского собора Федор Бармин.

— От них пожог пошел, в народе тоже об этом в один голос бают, — дерзко заметил Бармин Иоанну.

— Доподлинно сказывали, великий государь, — поддакнул боярин Иван Челяднин, — что бабка твоя с лекарем-жидовином сердца казненных тобой вырезали, в воде мочили и тою водою кропили по улицам, оттого и поджог начался. Должно, что поклеп возвели, сыскать нужно, дабы правду узнать.

— Истинно, что нужно, — сказал в свою очередь Скопин-Шуйский, — а то мало ли злого люда, долго ли на мятеж подбить!

Не знал Иоанн, на что решиться. Послать ли дядьев на Москву, пусть народ успокоят; если повременить, как бы греха какого не вышло бы?

Погрузился в раздумье и Макарий, не знает, какой совет преподать царю.

— Научи, святой владыко, что делать? Не верю в вину дядьев…