Сборник "Отрок"

Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!

— Душевно… — пробормотал Бурей. — Не по-нашему как-то, но душевно.

— Михайла ребят своих учил, а я запомнил. И что за парень? Все у него через задницу, но получается, рубить-колотить… и даже хорошо бывает. Вот, как сейчас.

Что ты когти распускаешь
Над моею головой?
Иль добычу себе чаешь?
Черный ворон, я не твой!

— Да, хорошо… Знаешь, Кондраша, а ведь он меня убить должен. Пророчество такое.

— Наплюй, Серафимушка. Михайла всякие пророчества на хрену вертел. Бабы болтают, что его никто заворожить не может. Ни Настена, ни Нинея… и попа он не боится. Веришь, мальчишка, сопляк, а бывает… как сказанет что-нибудь, как глянет, сам себя сопляком чувствуешь. Нездешний он какой-то…

— Здешний он, Кондраш, здешний. Я сам видел, как его крестили. Прямо в купель напрудил, зараза мелкая. Родиться не успел, а уже все не как у людей… Так и дальше пошло-поехало.

Завяжу смертельну рану
Подаренным мне платком,
А потом с тобою стану
Говорить все об одном.

— Кондраш, у тебя мечта есть?

— Угу. Выкупиться и артель выкупить. Сам же знаешь.

— Не, Кондраш, это не мечта, это работа, которую сделать надо и сделать можно. А мечта… это вот так, что, может, и не сбудется никогда, а думать об этом все время хочется.

— И у тебя такая мечта есть?

— Угу.

— А про что? Не, Серафим, если не хочешь, не говори…

— Тебе можно, Кондраш… ты поймешь. Как ты про цветок-то…

— Это не я, это регент. Я только повторил.

— А я и повторить не смог бы… Только ты, Кондраш, как от себя рассказывал… Я видел. Чужие слова так не повторяют.

Полети в мою сторонку,
Скажи маменьке моей,
Ты скажи моей любезной
Чтоб не ждали впредь вестей.

— Вот о любезной-то я и мечтаю, Кондраша.

— А я думал… об ребеночке…

— Ребеночек, Кондраш, само собой… только без любезной… пробовал я уже, ничего путного не выходит…

— Да… а рисковать мне больше нельзя, два раза уже женился… третий раз еще позволят, а потом ни-ни — таинство брака. Да и возраст уже…

— Ну так и что? Баб вокруг мало, что ли? Вон, у тебя по двору чуть не десяток бегает… Хотя… любезная… это да, это, я тебе скажу… И какая ж тебе нужна?

— Сильная!

— Так, не пахать же…

— Духом сильная, Кондраша! Такая, чтобы… такая, знаешь… чтобы робеть перед ней!

— У-у-у… Да таких и не быва…

— Настена!

— И ты пред ней робеешь?

— Бывает, Кондраша, бывает… даже и перед Ягодкой… случалось… только не про меня они. Я о них, как о бабах, и думать-то не могу…

— Да, Серафим, это ты… рубить-колотить… ну надо ж так!

Оба приятеля опять надолго замолчали, а Сучок так глубоко задумался, что даже вздрогнул от голоса Бурея, почему-то вдруг ставшего веселым.

— А и телесная сила — тоже хорошо! Такая, чтобы на руках меня носить могла!

— Да ты спятил!

— Не-а! Вон, позади тебя стоит!

Сучок обернулся — на пороге горницы стояла Алена и делала сразу два дела: крестилась на икону в красном углу правой рукой и выпихивала в сени сунувшуюся вслед за ней холопку левой.

— Здрав будь, Бурей! — поприветствовала богатырша. — И ты… свет очей моих!

— Гы-ы-ы! — приветливо отозвался хозяин дома. — Свет… это лысина блестит!

— Она… — не стала спорить гостья.

Голос и манера говорить вполне соответствовали телосложению Алены. Никто и никогда не слыхал от нее ругательной бабьей скороговорки, да и на визгливый тон она тоже не срывалась, наоборот, чем больше она сердилась, тем более размеренной становилась ее речь, и тем больше опускался ее голос к басовым нотам. Вот и сейчас он звучал так, словно Алена вещала через печную трубу.

— Аленушка… — проблеял Сучок, терзаясь самыми мрачными предчувствиями.

— Поете, значит, соловьи? А Варвара уже все село оббежала! Сучок убился, Сучок убился! Пока меня на огороде нашла, умаялась, еле на ногах стоит.

— Да не убивался я, Аленушка! — возопил Сучок так, словно тонул и звал на помощь. — Из гнезда только выпал…

— Из гнезда? — было заметно, что Алена ожидала чего угодно, но только не такого.

— Ага! — зачастил Сучок. — Из аистового… то есть из аистячьего… аистюч… — он запутался в словах, но увидев, что Алена шагнула в его направлении, взвыл и вовсе дурным голосом, — из аиститскава-а-а!!!

Зачем Бурей вылез из-за стола, что собирался сказать или сделать, так и осталось неизвестным, потому что, запнувшись на первом же шаге, обозный старшина побежал в сторону объекта обожания Сучка, так же, как утром бежал в угол горницы, споткнувшись о лестницу. Для Алены намерения несущейся прямо на нее несуразной туши тоже были загадкой, но действовала она быстро и энергично. Толкнув спиной дверь, она отшагнула в сени, а когда голова Бурея вошла в створ дверного проема, быстро дверь захлопнула.