Сборник "Геймер"

— Я не знаю. — Юноша чуть не плакал, его долгое время стянутая веревками левая рука утратила чувствительность, и пленник теперь пытался размять ее, массируя правой. — Я не видел ее с того момента, как запылал лагерь.

Минору хотел сказать что-то жесткое о бабах с мечами, но вовремя прикусил язык, парень мог обидеться, да и до обсуждений ли тут?!

— Мы найдем ее, — принял решение он. — На поле боя остались тысячи, не исключено, что она жива и нуждается в помощи. Как зовут твою мать, чтобы мы могли покричать ее.

Юноша сжал губы, скажи он сейчас, что искать следует Амакуса Марико, их обоих ждет неминуемая казнь. Следившие за разговором другие пленники смотрели на него с плохо скрываемым ужасом.

— Мою мать зовут Грюку, — смело глядя в глаза ошарашенному Минору, сообщил он. — Марико Грюку. Она дочь Арекусу Грюку и его жены Фудзико Грюку, урожденная Усаги.

— Марико Грюку?! — не поверил Минору. — Но… ты совсем не похож… к тому же… сколько тебе лет.

— Я не родной сын Марико. Когда она вышла за моего отца, у него уже был я. — Сиро старался держаться с достоинством, не переставая буравить Минору взглядом. — Моего отца звали Дзёте Омиро, наш даймё запретил нам произносить бывшую фамилию, Дзёте скрыл, что у него есть сын, потому что я сын куртизанки — позор рода. — Он криво улыбнулся. — Марико одна была добра ко мне, и я почитаю ее превыше, чем мог бы почитать родную мать.

— Когда ты в последний раз видел Марико? — Голова Минору кружилась. Он не верил в смерть сестры, но что она может оказаться так близко!..

— Перед сражением она приносила мне сладости. — Сиро улыбнулся, окончательно поверивший ему Минору крикнул телохранителей, и все вместе они отправились на поле недавней битвы.

Юноша прекрасно ориентировался на местности, поэтому проблем не должно было возникнуть, два рослых самурая шли рядом с Минору и его юным пленником, еще с десяток без всякой команды и даже взгляда в их сторону молча последовали за ними. Минору давно уже привык не замечать этих людей. Они заняты своим делом, ты своим, так что же гневаться друг на друга.

— Тогда в Эдо ты знал, что мы вроде как родственники? Почему ты не открылся мне?

— Знал, дядя, — Сиро сглотнул, — сам не понимаю, как сдержался, услышав, что почтенная госпожа — моя бабушка Фудзико Грюку. Ничего, что я так ее называю?

— Называй меня дядей, а Фудзико и Арекусу — бабушкой и дедушкой. Марико здесь, кто бы мог подумать?!

— Отец говорил, что его отец, ну, тот дедушка, совершил непростительный поступок против своего сюзерена, за что был приговорен к сэппуку со всей своей семьей там, на Хоккайдо. Наш даймё получил подробное письмо с указанием преступления и отчетом о выполнении казни. Он мог приговорить к смерти и нас троих, но смилостивился, велев забыть нашу фамилию и называться Ама… — Сиро чуть не произнес свою новую фамилию, вовремя остановившись. — Он дал нам фамилию Такеси и велел как бы начинать жить с самого начала, позабыв всех своих прежних родственников и друзей. Отец перевелся туда, где о нас никто ничего не слышал. Он дал слово своему сюзерену за себя, за маму и за меня, и мы не могли нарушить это слово.

— Почему же сейчас… — Минору невольно прикрыл себе рот ладонью. Вот ведь неучтивый человек, сам выпытывает и сам же стыдит парня нарушением клятвы, а тот, пожалуй, еще вчера ходил с длинной челкой.

— Сейчас, дядя, мой грех. Отец умер от ран несколько лет назад, а мать… не хочу потерять еще и мать. — Он вздохнул, невольно притормаживая у тропинки, ведущей к фальшивому лагерю.

— Прости меня. — Минору сжал руку племянника. — Твой отец умер, и вы не обязаны продолжать соблюдать ту давнюю клятву. Твоя мать снова зовется Грюку, и ты… я думаю, отец бы тоже одобрил мои слова. В общем, нам было бы приятно, чтобы ты тоже звался Грюку, чтобы жил в нашем замке вместе с мамой.

Когда самураи проходили мимо убитых стражников, Сиро перекрестился, произнеся краткую молитву над каждым. Минору сделал вид, будто бы не заметил этого. Юноша ему нравился, и он боялся напугать или ненароком обидеть его.

Запах. Ох, уж этот запах, царивший на пиру мертвецов, даже в лесочке, нет, особенно в лесочке, где чистый воздух и так и хочется дышать полной грудью, запах крови и испражнений, запах земли и рвоты были почти непереносимыми. А ведь тела еще не успели прогнить, распространяя вокруг себя чуму. Еще свежо разрубленное мясо, в котором в самом скором времени будут танцевать свой убийственный танец белые черви, еще наглые вездесущие птицы не выклевали мертвых глаз. Но уже так противно, что с души воротит.

Разрубленные человеческие тела, обломанные, торчащие из мертвой плоти кости, размозженные головы, изуродованная, залитая кровью броня, вылезшие кишки… бесформенные куски лошадиных и человеческих тел, театр смерти в его пугающем великолепии и обилии деталей.