Сборная солянка (Reheated Cabbage)

Но Мердо, не обращая на меня внимания, бросился к спящему сокамернику с нижней койки и стал яростно метелить бедолагу. Его кулак вмялся в перепуганную физиономию арестанта.

– ТЫ, Я ТЕБЯ ЗНАЮ! ТЫ СО МНОЙ ДЕЛАЛ ВСЯКОЕ! Я ТЕБЯ ЗНАЮ! ТЫ ГРЯЗНЫЙ ОХУЕВ-ШИЙ ПЕДРИЛА! ЖИВОТНОЕ!

– ААААЙ! Я ВООБЩЕ ВЗЛОМЩИК… – несмотря на боль, пытался возражать паренек.

ВВУУУУУУХХХХ… крики затихли, и я оказался…

В часовне похоронного бюро, в конце зала. Крематорий, Уоррингстон, Монктонхолл или Истерн, хрен знает. Собрались все: мама с папой, брат Алан, малолетняя сестренка, Анжела. Перед гробом. Я сразу понял, кто в нем лежит.

“Ебануться, я на собственных похоронах”.

Я кричал им: что, что со мной творится?

И снова меня никто не слышал. Точнее, почти никто. Один гондон по ходу видел меня: толстый старик с белыми волосами и в темно-синем костюме. Он поднял вверх большие пальцы. Вокруг него словно разлился ореол света, с сияющими вспышками.

Я подошел к нему, оставаясь невидимым для всех остальных, как, впрочем, и он.

– Ты… ты меня слышишь. И сам можешь орать, как на матче. Что за хуйня?

Старик с улыбкой показал на гроб в окружении горюющей родни.

– Ты чуть не опоздал на собственные похороны, – засмеялся он.

– Но как? Что со мной происходит?

– Да ты умер прямо на сестре своего друга. Врожденный порок сердца, о котором ты не знал.

Пиздец. Со здоровьем оказалось еще хуже, чем я думал.

– А ты кто такой?

– Ну, – ухмыльнулся старик, – я тот, кого вы называете ангелом. Помогу тебе освоиться в новой роли. – Он закашлялся и поднял руку к лицу, подавляя смех. – Прости за каламбур, – хихикнул он. – В разных культурах у меня разные имена. Чтобы тебе было проще, называй меня тем, которое мне меньше всего нравится: святой Петр.

Подтверждение собственной смерти вызвало у меня припадок эйфории и немалое облегчение.

– Так я помер! Охуенные новости! Значит, я не трахал друзей в жопу. А то я уж начал переживать!

Сволочной сука-ангел медленно и сурово покачал головой.

– Нет, ты еще не перешел на ту сторону.

– В смысле?

– Ты стал беспокойным духом, бродящим по Земле.

– С чего?

– Наказание. Таково твое искупление. Не догнал.

– Наказание? Мое? Хули я не так сделал-то? – спросил я этого гондона.

Старик улыбнулся, как продавец окон, который сейчас будет мне втирать, что с кривой установкой теперь ничего не поделаешь.

– Джо, тебя нельзя назвать плохим парнем, но ты был слишком ярым женоненавистником и гомофобом. Так что в наказание ты будешь бродить по Земле в виде духа-гомосексуалиста и анально сношать старых друзей и знакомых.

– Ни за что! Я в эти игры не играю! Хуй вы меня заставите… – На этих словах я сбился, потому что до меня дошло: старый извращенец уже меня заставил.

– Да, таково твое наказание за то, что ты избивал педиков, – снова улыбнулся наглый сука-ангел. – Я буду смотреть и смеяться над тем, как тебя корежит чувство вины. Мало того, что я заставлю тебя этим заниматься, тебе придется играть в эти игры, пока ты сам не начнешь получать от них удовольствие.

– Ни за что. Хуйню порешь, никогда мне это дело не понравится. Никогда! Мудак… – Я прыгнул на козла, изготовившись вцепиться ему в горло, но вспыхнул свет, раздался свист воздуха, и он исчез.

Я уселся в пустое кресло в заднем ряду часовни, сжав голову в ладонях. Осмотрел собравшихся. Люси тоже пришла, расположилась неподалеку от меня. Мило с ее стороны. Вот ей досталось… Парень на тебе жмурится от удовольствия, хлоп – и он жмурик. И Чарли здесь, сидит сзади с Иеном и Мердо.

Все встали.

И я увидел его. Сволочного гондошу священника.

Отец Брэнниган. И он провожает меня в последний путь! Этот мерзкий, злобный старый козел!

Глядя на родителей, я неслышно орал на них за это вопиющее предательство. Вспомнилось, как я сказал, мол, мама, не хочу быть больше прислужником, она так расстроилась. А отцу все было по хую. Он сказал, пусть пацан делает что хочет. Но когда я не приехал на первое причастие Анжелы, и не мог объяснить им почему…

Блядь… этот грязный мудак трогал меня, более того, заставлял делать ему всякие вещи…

Я никому не рассказал, просто не мог. Никогда. Даже думать об этом отказывался. Клялся, что он однажды за все получит. Вот он, провожает меня, и его ханжеская ложь разносится по часовне.

– Джозеф Хатчинсон, добрый, впечатлительный христианин, так несвоевременно покинул нас. Но в горечи утраты не стоит забывать, что Бог поступает по своему разумению, даже если смысл его деяний непонятен смертным. Джозеф, прислуживавший у алтаря в этом самом доме Господа, понял бы эту божественную истину лучше, чем многие из нас…

Мне захотелось воплем излить на них истину, рассказать всем, что этот грязный мудила делал со мной…

ВВУУУУУХХХХ…