Савва Сторожевский

Даже далекий от церковной традиции человек наверняка слышал о том, что существуют духовники — те, кто принимает исповедь других людей. В этом деле с XIV века ничего не изменилось. Таинство исповеди все так же совершает священник.

Духовниками иногда называют и духовных наставников, руководителей, то есть тех, кто помогает более молодым или менее опытным в духовной жизни.

В монастыре также есть свои духовники. В исповеди нуждаются все иноки, причем регулярно. И точно так же духовник необходим настоятелю обители, тому, кто может обладать самой большой властью или даже наивысшим саном.

Со времен Сергия Радонежского традиция духовничества в лоне православной церкви почти не изменилась. И если мы погрузимся вновь во времена основания и становления Троицкого монастыря неподалеку от Радонежа, то это никак не станет причиной непонимания нами — современными людьми — мотивов или причин тех или иных поступков живших тогда людей.

Своим наставником — и не случайно — братия Троицкой обители считала преподобного Сергия. Но кто-то же должен был исповедовать и его самого! Это мог быть и почтенный старец, и всеми уважаемый инок. В любом случае — то был незаурядный человек, высоких духовных нравственных качеств, пример подвижничества которого мог повлиять на выбор основателя монастыря.

Известно, что в последние годы жизни Сергия Радонежского духовником Троицкой обители, включая и самого игумена-основателя, был инок Савва, будущий Сторожевский. Это отмечали его Жития. Именно ему монахи доверяли свои сокровенные мысли. Но главное — с ним делился заботами, печалями и проблемами преподобный Сергий.

Недаром у Маркелла сказано, что инок Савва пребывал в монастыре «в совершенном послушании, монашеской жизни обучаясь нраву, воздержанию и бдению, чистоту во всем соблюдая, как украшение всего иноческого жития. Работая много руками своими, в пении молясь беспрестанно, никогда ни с кем не беседуя, но больше уединяясь и в молчании пребывая. И все казалось, что он из простых людей, ничего не знающий, но многих в мудрости мнящих себя витиями разумом превосходил. Не внешней ибо мудрости искал, но более горней, и к ней подвизался».

Примечательно описал эти события один из биографов Саввы Сторожевского в XIX столетии, сам хорошо разбиравшийся в устройстве монастырской жизни и бывший настоятелем Звенигородской обители — епископ Леонид (Краснопевков). «Савва, — писал он, — по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником. В высокой степени трогателен был он, когда в благоговейном страхе и слезах, приносил бескровную жертву, и столько же назидателен, когда действовал в качестве духовнаго отца. Молчанием обучив себя бережливому, осторожному употреблению слова; в подвиге послушания, самоотвержения, борения с искушениями, изведав тайники собственной души, он явился таким судьей и целителем совести ближняго, что ищущие спасения скоро оценили в нем высокий дар назидания: не только иноки, но и миряне приходили к нему открывать язвы совести своей».

А какими полномочиями мог быть наделен духовник? И вообще, трудное ли это дело — знать чужие грехи?

Замечательные слова о духовниках, сказанные в XX веке, принадлежали митрополиту Сурожскому Антонию, служившему последние годы жизни в Лондоне. «Духовничество, — писал он, — будет состоять в том, чтобы духовник, на какой бы степени духовности он сам ни находился, зорко следил за тем, что над человеком и в человеке совершает Святой Дух, возгревал бы Его действие, защищал против соблазнов или падений, против колебаний неверия; и в результате духовническая деятельность может представиться, с одной стороны, гораздо менее активной, а с другой стороны — гораздо более значительной, чем мы часто думаем».

Как говорят — духовник «знает слишком много». Однако ему абсолютно запрещено раскрывать грехи того, кто ему исповедовался, а также в любой форме укорять за них кающегося. Если же духовник совершит такое, то это может грозить ему потерей духовного сана. Все грехи после окончания исповеди должны быть забыты. Иногда, символически, если кто-то пришел с записями своих проступков, сжигается листок: отпущенные грехи — исчезают навсегда.

В одном из «досоветских» изданий мне попались на глаза лишь два исключения из вышеприведенных правил. А именно — когда тайна исповеди может быть нарушена. Первое: если некто на исповеди объявит о злом умысле против Государя и общественного порядка, но не отречется от своего умысла. Иначе говоря, если за словами злоумышленника скрывается реальная опасность для людей. Второе: если кто-то тайно или умышленно производит среди народа некий соблазн (под этим может подразумеваться некий религиозный вымысел или даже ложное чудо), при этом на исповеди не согласится уничтожить последствия соблазна или публично объявить о его ложности.