Савва Сторожевский

Замечательные слова о духовниках, сказанные в XX веке, принадлежали митрополиту Сурожскому Антонию, служившему последние годы жизни в Лондоне. «Духовничество, — писал он, — будет состоять в том, чтобы духовник, на какой бы степени духовности он сам ни находился, зорко следил за тем, что над человеком и в человеке совершает Святой Дух, возгревал бы Его действие, защищал против соблазнов или падений, против колебаний неверия; и в результате духовническая деятельность может представиться, с одной стороны, гораздо менее активной, а с другой стороны — гораздо более значительной, чем мы часто думаем».

Как говорят — духовник «знает слишком много». Однако ему абсолютно запрещено раскрывать грехи того, кто ему исповедовался, а также в любой форме укорять за них кающегося. Если же духовник совершит такое, то это может грозить ему потерей духовного сана. Все грехи после окончания исповеди должны быть забыты. Иногда, символически, если кто-то пришёл с записями своих проступков, сжигается листок: отпущенные грехи — исчезают навсегда.

В одном из «досоветских» изданий мне попались на глаза лишь два исключения из вышеприведённых правил. А именно — когда тайна исповеди может быть нарушена. Первое: если некто на исповеди объявит о злом умысле против Государя и общественного порядка, но не отречётся от своего умысла. Иначе говоря, если за словами злоумышленника скрывается реальная опасность для людей. Второе: если кто-то тайно или умышленно производит среди народа некий соблазн (под этим может подразумеваться некий религиозный вымысел или даже ложное чудо), при этом на исповеди не согласится уничтожить последствия соблазна или публично объявить о его ложности.

Для современного юриста-адвоката подобные утверждения покажутся не конкретными. Но для человека, знакомого с практикой церковной жизни, вполне понятными.

При исповеди также не делается различие по положению в обществе, знатности и пр. Духовникам не рекомендуется делать поблажки одним и с необоснованной строгостью относиться к другим. Уж точно запрещается исповедовать сразу несколько человек. Исповедь абсолютно индивидуальна. Если человек не слышит или не говорит, то он может изложить свои грехи письменно, но бумага эта должна быть сожжена на его же глазах.

Духовник может вразумлять кающегося человека и даже назначить ему епитимию — некоторое наказание, вернее, послушание. Но главное, духовник обязан объяснять сущность грехов, при этом различать грехи, которые можно простить по неведению или болезни, например, и грехи смертные, без раскаяния в которых христианин может лишиться благодати.

Можно ли себе представить такого духовника, который ещё при жизни Сергия Радонежского исповедовал многих подвижников будущего духовного возрождения Руси, учеников и последователей Троицкого игумена, в дальнейшем — устроителей Русской Фиваиды, великой цепочки новых монастырей! Теперь можно.

Им был Савва Сторожевский.

Говорят так: духовный отец вопросы не задаёт, но он должен знать ответы на них. Способность исповедовать считается даром Божиим, и ей учатся всю жизнь. В некотором роде — это наука жизни. А ещё говорят: духовник — сосуд, из которого люди могут получать благодать.

Глава четвёртая ПРЕЕМНИК СЕРГИЯ РАДОНЕЖСКОГО

Чем больше он старился годами,

тем больше укреплялся и рос духом,

побеждая старость.

Епифаний Премудрый

Год кончины Сергия Радонежского для церковной жизни был непростой. По нашему нынешнему летоисчислению это — 1392-й, а по принятому в XIV столетии — от Сотворения мира — 6900-й! Такая «круглая» дата не могла казаться простой. Мы помним — что происходило в русской истории столетие спустя, в 1492-м, когда Русь встречала седьмое тысячелетие. Пасхалия, по которой отмечали главный переходящий праздник по лунному календарю, была рассчитана заранее и ещё давно — в Византии. И все приготовленные расчёты заканчивались на семитысячном году! Предполагалось, что, следуя указанию библейского текста, далее расчёты не понадобятся, ведь вполне может наступить конец света. В основе таких предположений лежал текст Священного Писания, где сказано, что Создателю на сотворение мира понадобилось семь дней. А в другом месте, словно для пояснения, добавлено: «у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день».

Если воспринимать эти слова буквально, то именно в 7000 году всё должно в этом мире и закончиться. Семь дней творения — семь тысяч лет — и вот они прошли!

Не случайно поэтому чуть позднее автор Жития Саввы Сторожевского Маркелл Безбородый в самом начале текста употребил фразу, повторяемую нами в качестве вступления в каждой главке данной книги: «напоследок, когда мы достигли конца времён...». Да, он жил в начале восьмого тысячелетия, когда апокалипсиса и Страшного суда ждали со дня на день.