Савва Морозов

Отмечал талант Андреевой и ученый-энергетик, деятель революционного движения Г. М. Кржижановский: «Нельзя не упомянуть также о том чарующем впечатлении, которое производила М. Ф. как артистка Московского Художественного театра. Чрезвычайно благодарная внешность сочеталась в ней с особым изяществом исполнения, вытекавшим из тонкого проникновения в создаваемый образ и обдуманного психологического анализа. Раутенделейн в исполнении М. Ф. Андреевой (пьеса Гауптмана «Потонувший колокол») оставила неизгладимое впечатление в моей памяти».[502] Ту же постановку (премьера — 19 октября 1898 года) выделял приемный сын Андреевой A. Л. Желябужский: «Романтический строй исполнения, цельность и высокая поэтичность ее игры безоговорочно покорили московского зрителя. Ярче всего эти черты дарования Андреевой проявились в Раутенделейн… Ее Раутенделейн была полна диковатой грации, образ казался воздушным. Яркая эмоциональность при тщательной отделке деталей роли, голос, звучавший серебристым звоном лесного ручья, почти детская непосредственность — всё это сливалось в замечательный, полный какого-то особого очарования образ».[503]

Младшая современница актрисы Н. И. Комаровская, которая боготворила Андрееву, вспоминала: «Ее дарование ярче всего проявлялось в образах женщин, протестующих против несовершенства окружающей их жизни, убивающего в человеке самое дорогое и ценное. Такова была ее Ирина в «Трех сестрах»: трепетная, порывающаяся уйти от засасывающей ее провинциальной среды, тоскующая по настоящей работе — всё это делало ее образ близким и понятным молодежи. В ней как бы воплощались наши юношеские мечты о том, чтобы перестроить мир, чтобы каждый нашел в нем свою долю счастья, свое право плодотворно и радостно трудиться… Как подлинный художник, Мария Федоровна всегда изменяла свою внешность в соответствии с задачами, поставленными перед нею образом. В роли Наташи, в «На дне», ее облик, ее жесты неузнаваемо менялись. Худенькая, скромная, забитая, с нежным голоском, она неслышно двигалась среди зловещих фигур обитателей «дна».[504] Премьера спектакля состоялась 18 декабря 1902 года.

Наконец, театральный критик, историограф Художественного театра H. Е. Эфрос давал Андреевой всеобъемлющую характеристику: «Чистейшей воды инженю, хрупкая, с хрупкими чувствами. Такой она была в Кетэ… такой в чеховской Ирине… С прелестным смехом, тихим, чистым, с прелестными слезами, такими же чистыми и тихими. Изящная и красивая, вся весенняя, точно белая сирень. Это общая юная очаровательность была в ней самым сильным качеством! Многие выдающиеся актрисы играли чеховскую Ирину, но для тех, кто видел Андрееву, никто не мог заменить ее. Артистическое дарование Андреевой было единственным в своем роде: она никого не напоминала своей игрой, и никто впоследствии не походил на нее. Сила артистического обаяния Андреевой была, однако, не в ее внешности, правда, незаурядной, не в ее голосе чудесного тембра… не в ее сценической моложавости, позволявшей ей в 34 года играть Ирину, — а в простом, человеческом толковании любого образа, очищая его ото всего надуманного, чуждого здоровому, естественному пониманию характеров и событий».[505]

Артистический талант М. Ф. Андреевой почти никого не оставлял равнодушным.[506] Однако как о человеке о ней практически ничего не известно. Обычно ограничиваются одной лишь фразой, произнесенной Л. Н. Толстым после спектакля «Одинокие». По свидетельству актрисы Художественного театра М. П. Лилиной, Толстому «Одинокие»… страшно понравились, и пьеса и исполнение, в Марию Федоровну Желябужскую он совсем влюбился, сказал, что такой актрисы он в жизни своей не встречал, и решил, что она и красавица и чудный человек».[507] Но так ли это было на самом деле? А если так — как она могла совмещать служение сцене, творческое, созидательное по сути своей — и верность разрушительным революционным идеалам?

Мария Федоровна была умна и начитанна, знала несколько иностранных языков, в том числе очень хорошо — немецкий, французский, а когда понадобилось, быстро выучила итальянский и английский (впоследствии, живя на Капри и не имея возможности выступать на сцене, Андреева будет зарабатывать на жизнь переводами). О ее удивительных способностях писал уже упоминавшийся революционер H. Е. Буренин. В 1906 году, будучи в Финляндии, на одном из вечеров Андреева прочла революционное стихотворение на финском языке. «Мария Федоровна выучила незнакомый ей текст на одном из труднейших языков, хотя получила его всего за несколько часов до выступления. Кроме исключительных лингвистических способностей, которыми она была щедро одарена, этому способствовало горячее желание тронуть сердца зрителей».