Савва Морозов

Электрификация страны была проведена лишь после революции. На рубеже XIX–XX столетий электричество все еще было новинкой, недоступной большинству населения. Электрический свет имелся во дворцах знати и в особняках богатого купечества, а также в некоторых присутственных местах. В подвалах таких домов были установлены обособленные специальные машины, дающие электроэнергию. Но в глазах подавляющего большинства москвичей электричество выглядело дорогой диковинкой. Специалистов по обслуживанию электроагрегатов трудно было найти. Поэтому «Морозов вместе со слесарями и электротехниками, в рабочей блузе, трудился, как простой мастер, удивляя специалистов своим знанием электрического дела». Марк Алданов писал об этом увлечении Морозова: «В Москве рассказывали, что это (электрическое. — А. Ф.) освещение составляет у Морозова пункт легкого умопомешательства. Он ведал им и в Художественном театре, и в доме на Спиридоновке, и в своих имениях: сам лазил по лесенкам, работал над проводами, переодевшись в рабочее платье».[418]

Со временем Савва Тимофеевич «сделался главным заведующим электрической частью и поставил ее на достаточную высоту, что было нелегко при плохом состоянии, в котором находились машины в арендованном нами театре «Эрмитаж» в Каретном ряду».[419]

На летние месяцы, когда семья жила на даче, Морозов превращал свой дом и прилегающий к нему сад в экспериментальную мастерскую, где всё свободное от предпринимательской деятельности время посвящал опытам с театральным освещением. Так, в ванной комнате он устроил своеобразную химическую лабораторию; здесь он изготовлял лаки разных цветов «для окрашивания электрических ламп и стекол ради получения более художественных оттенков освещения сцены». В большом зале дома, а также в саду он производил пробы эффектов, создававшихся при помощи цветных светильников. «В большом саду при доме также производились пробы всевозможных эффектов, для которых требовалось большое расстояние». В этих многотрудных занятиях проявлялся Морозов-ученый и Морозов-творец, отдыхающий от утомительных коммерческих занятий. Иного отдыха эта натура себе позволить не могла. Девизом Морозова было: «Работаю — значит существую».[420]

Усилия Морозова не пропали даром — МХТ мог похвастаться превосходным освещением сцены, какого не было в тогдашних московских и петербургских театрах. Это признавали даже театральные деятели, скептически относившиеся к Художественному театру. Так, уже упоминавшийся В. А. Теляковский, говоря об успехах молодого театра, ставил хороший свет на первое место и лишь потом говорил об удачной режиссуре: «Особенного успеха достиг Художественный театр по части освещения и верности в деталях одежды, игры, манер и походки выводимых личностей. В «Одиноких» вы чувствуете, что перед вами немцы, что вы перенесены в Германию. Начиная с крупного артиста и кончая горничной — всё в тоне немецкой жизни и обстановки. Видно, что режиссер, ставивший пьесу, не только прочел ее, но изучил дух пьесы и нации, в которой драма разыгрывается».[421]

Иными словами, Савва Тимофеевич участвовал и в мелочах театральной жизни, и в ее крупных событиях. Уже в советское время, в 1928 году, К. С. Станиславский не побоялся публично вспомнить имя Морозова — настоящего мецената МХТ. На торжественном заседании, посвященном тридцатилетию МХАТа, Константин Сергеевич говорил: «Мне хочется напомнить о всеми нами любимом С. Т. Морозове, который на этих подмостках был не только директором, но он был и электротехником, работал в костюмерной; здесь есть еще и сейчас рампа, которую он делал; он красил лампочки, работал с бутафорами, когда нужно было ставить экстренный спектакль».[422]

Художественный театр пережил тяжелые времена в очень большой степени именно благодаря Морозову. Коммерсант вложился в него сердцем, умом и кошельком со всем неистовством его страстной натуры. Для Саввы Тимофеевича МХТ стал предметом бурного романа. Эта большая любовь прославила его, принесла душевный восторг и… быть может, самое большое разочарование во всей его жизни. Морозовым руководили страсти глубокие, сильные, тяжелые. Купец предавался им со всею мощью недюжинной натуры, утратив всякий расчет. Он любил МХТ, как любят великолепную женщину из неожиданно сбывшейся несбыточной мечты.

Страсть к МХТ с особенной яркостью проявилась в 1902 году, когда перед театром остро встал вопрос о собственном помещении. Морозова ожидал апогей романа, деяние великое, вошедшее в анналы русской культуры, а затем непримиримо жестокий конфликт, который разведет его с прежними соратниками.