Савва Морозов: Смерть во спасение

Даже не огорчило, что не встретили. Никто, кроме тех же скрытых полицейских морд. Чинно от Николаевского вокзала сопровождали. Делать им нечего.

Впрочем, как и барону Рейнботу. Но и его басовой гуд в глубине первого этажа не задел нервы. Пускай его побасит! Что за жена, если никто за ней не ухаживает?

В конце концов, и она поднялась на второй этаж.

— Ах, Саввушка, ты уже возвернулся?

Он к тому времени успел отобедать у себя в кабинете, вздремнуть на диване.

— Вернулся, Зинуля, как видишь. — Приложился к щеке, которая пахла почему‑то гаванской сигарой. — Не скучала эти дни?

— Когда скучать! — игриво потупилась она. — Барон возил в казармы, где пороли университетских студентов. — Стыдно сказать, без штанов.

— Барон‑то?

— Фи, Саввушка! Студенты, стало быть.

— Стало, стало. Извини, Зинуля, я доктора пригласил.

Не спросив, зачем ему потребовался доктор, она крутанулась тяжелым бархатным подолом, и вроде как без особой обиды. Не шпульница двадцатилетней поры, а шпулькой же и унеслась вниз. И самое время: через все перекрытия и стены несся недовольный зов:

— Свет-Зинуля, что же вы?

Ага, барон требовал, видимо, с полным своим правом. Савва Тимофеевич расхохотался: «Славно! Если для мужа — Зинуля, так как откажешь барону, да еще свитскому генералу, который имеет честь обедать в покоях государыни — императрицы? Спасибо, что до шпульницы нисходит».

Но всласть посмеяться не пришлось: доктор. Он, университетский медведь. Годы шли, но что станется с медведищем? Разве что еще больше синеет нос да расползается под жилеткой брюхо. Эка беда!

— Мое нижайшее Савве Тимофеевичу. Опять нога? Не застудились ли в этих проклятых поездах?

— Мое почтение, господин Богословский. Не устали ли?

— Куда уставать? Вечер да ночь — и сутки прочь! Новые начинай.

— Не поздненько ли начинать? — Савва Тимофеевич глянул на свои скверные никелированные часы, которые опять забыл в Париже заменить. — Ого, пятый уже! Самое время.

— Самое, самушка Савва.

— Помедведимся. — Он нажал кнопку электрического звонка. В огромном каминном зале было с пяток таких кнопок закамуфлировано-благое изобретение инженера Красина.

Дворецкий как на крыльях взлетел по лестнице.

— Семен, камин прикажи. и все, что к камину полагается.

— Не напрягайте свои мысли, Савва Тимофеевич, — с радостным ответом хлопнул тот в ладоши, сбегая вниз по лестнице, мимо еще более резвых врубелевских русалок.

— Пока он там управляется, пройдем в приватный кабинет, — кивнул Савва нетерпеливому доктору. — Там и посмотрим мою ногу. Под медведя класть не будешь?

— Да я и сам заместо медведушки, — колыхнулся доктор-костолом. — П-шли, ваше степенство!

Так он всегда с купцами. А разве Савва Морозов уже не купец?

В ожидании каминных чар, добрую чарку он нашел и в рабочем стенном буфетце. Старый университетский костолом принял ее с должным почтением. Но прохлаждаться особо не стал — в отсутствие хозяина тут было не жарко, хоть и побулькивало в трубах паровое отопление. Знать, погонять кочегаров было некому.

Без докторской просьбы укладываясь на холодный кожаный диван, Савва пожаловался:

— Когда в седле — еще понятно, но чего же от безделья‑то нога разболелась?

— Ясное дело, все болезни от нервов. Пора бы знать, Савва Тимофеевич. Плесни еще, а потом мы твою ноженьку и помнем как следует.

— Плесни сам, — кивнул Савва на буфетец. — Иль дорогу забыл? Мне тоже немного.

Свой стопарик костолом мгновенно отправил в пасть, а Савва Тимофеевич не успел.

Камердинер, а за ним и истопник примчались. Оба ошалелые.

— Веревка!

— Бомба на вьюшке!

Гвалт — хоть святых выноси. Он оставил доктора-костолома в одиночку маяться у раскрытого буфетца и вышел в каминный зал. Книжные шкафы, большой гостевой стол благоразумно были отодвинуты от камина. Остались только орехового дерева низенький стол, да три коврами застланных кресла. Над каминной вьюшкой болтается крепкая, крученая бечева!

— Что еще такое?

— Коробка на вьюшке!

— Обернуто что‑то!..

— Да что — бомба же, говорю!..

Это уже дворецкий, оттолкнув истопников и камердинера, подал голос.

С улицы, потрясая поднятым кинжалом, несся по лестнице черногорец Николай.

Кажется, шутить не приходилось. О бомбах кое‑что и Савва Морозов знал. Не на его ли денежки молодцы Бориса Савинкова грохнули главного жандарма Плеве?

Но то не ненавистный Плеве, то кареты министров и губернаторов. При чем здесь фабрикант Морозов?

Едва удержал Николая, который взмахом кинжала чуть было не полоснул по дурацкой бечеве.

— Нэ! Кто обижай хозяина?!

Савва Тимофеевич обнял его за могучие, верные плечи и тихонько оттолкнул:

— Никто не обижает. Иди, Николай, к дверям. Если и будет обида, она войдет через двери.

— Нэ войдет!

Николай с топотом унесся обратно, врублевские русалки испуганно вздрогнули.

— Ничего здесь не трогать, — отходя к телефону, велел Савва.

Ничего не попишешь, надо звонить Трепову — такому же злокозненному жандарму, как и Плеве.