Сатурналии

Нет более прекрасного и более прочного свидетельства могущества и гения Рима, чем наши дороги. Люди таращатся на пирамиды, у которых нет другой цели, кроме как служить вместилищами для трупов живших давным-давно фараонов. И эти же люди по всему миру могут пользоваться римскими дорогами – вот настоящее чудо. Варвары редко беспокоятся о том, чтобы мостить свои дороги, а если и делают это, то довольствуются тонким слоем тесаного камня, возможно, уложенного на тонкий слой гравия. Римские же пути сообщения больше похожи на уходящую вниз стену; иногда они погружаются на пятнадцать футов в чередующиеся слои булыжника, тесаного камня и гравия, чтобы крепко покоиться на земляном основании. Середина каждой римской дороги слегка приподнята, чтобы с нее могла стекать вода. Эти дороги опоясывают мир, прямые, как множество туго натянутых струн, пересекая долины и реки мостами изумительной работы, пробивая тоннели сквозь горные отроги, которые слишком велики для удобного передвижения. Какой еще народ когда-либо задумывал такие дороги? Они – чистейшее выражение уникальности Рима.

Ладно, мы научились строить дороги у этрусков, но мы строим их лучше, чем когда-либо делал тот народ. И уж точно строим их в таких местах, где этрускам это и не снилось.

Таким приятным мыслям я предавался, пока мы ехали в сторону Венузии. Я слишком долго жил среди чужестранцев и жаждал снова очутиться в великом Городе, пусть даже там и был Клодий.

Три дня езды привели нас в Капую. Этот красивый город, прекраснейший в Кампании, стоял среди самых богатых пахотных земель Италии. Подъехав ближе, мы услышали звон – это работали знаменитые бронзовщики Капуи. По всему городу стояли литейные и кузнечные мастерские, и стук молотов не прекращался. Все, сделанное из бронзы, от ламп до парадных доспехов, было сработано в Капуе.

Раздавался и лязг оружия. Не из-за войны – из-за тренировок. За стенами города находилось около десятка гладиаторских школ, потому что Кампания всегда была центром спорта. Римляне тоже любят гладиаторов, но в Кампании эта любовь сродни культу. Когда мы проехали мимо одной из школ, я вспомнил о школе Амплия, и меня осенила идея.

– Напомни мне, когда мы попадем в Рим, записать тебя в школу Статилия, – сказал я своему рабу.

– Ты ведь не собираешься меня продать? – встревоженно откликнулся Гермес.

– Конечно, нет, идиот, хотя в такой идее есть своя привлекательность. Но если ты собираешься хоть немного быть мне полезен, тебе лучше научиться самозащите. Теперь ты достаточно взрослый для тренировок.

Гермесу в ту пору было уже лет восемнадцать, и этот красивый юноша добился совершенства во всевозможных преступных мошенничествах. Закон не запрещал тренировать рабов, обучая их сражаться, и до сих пор не существовало законов, запрещающих рабу носить оружие, если тот находился за стенами Города и сопровождал своего господина.

– Гладиаторская школа, значит? – задумчиво переспросил Гермес.

Я видел, что ему понравилась эта затея. Он понятия не имел, какими трудными будут тренировки. Как и большинство юных парней, мой слуга считал жизнь гладиатора захватывающей и чарующей, не сознавая того, что несколько великолепных мгновений на арене в позолоченных доспехах с плюмажем – результат долгих лет работы, от которой трещат кости, под наблюдением крохотных глазок зверских надсмотрщиков, внедрявших дисциплину кнутами и раскаленным железом. Конечно, я не собирался тренировать его для арены, но он должен был выучиться в достаточной мере для того, чтобы остаться в живых в уличных драках и полуночных засадах, ставших нормой политической жизни Рима.

Оказалось, что мудрее проделать последний отрезок пути от Капуи до Рима по Латинской дороге. По пути мы останавливались в гостиницах или на виллах друзей и родственников.

Девять дней путешествия с частой сменой лошадей привели нас, перепачканных и с натертыми задницами, туда, откуда видны были стены Рима.

Глава 2

Отец поднял глаза от лежащих перед ним на столе свитков.

– Почему ты так долго? – спросил он.

То было его обычное приветствие.

– Погода, море, время года, несколько упрямых лошадей, все как обычно. Я тоже рад видеть тебя, отец, – ответил я.

Вообще-то он хорошо сохранился для своего возраста. Шрам, пересекавший его лицо и нос, казался глубже обычного, а кроме того, у него добавилось морщин и убавилось волос, но он выглядел таким же сильным и энергичным, как и всегда. Сделавшись цензором, отец достиг вершин римской общественной жизни, но это не успокоило его, не подтолкнуло к отставке. Он вел кампанию ради других членов семьи так же азартно, как всегда.

– Чепуха! Как и все сыновья, ты жаждешь получить наследство, – заявил он. – Сядь.

Я сел. Мы находились во внутреннем дворе городского отцовского дома. Стены не пропускали сюда ветер, и благодаря солнцу позднего утра тут было почти тепло.

– Зачем я здесь понадобился? – спросил я. – Я давно опоздал на похороны Целера.

Отец отмахнулся от моего вопроса.

– Кретик написал мне о том дурацком деле в Александрии[2]. Тебя могли бы убить из-за дел, которые не важны для Рима.