«Сатурн» почти не виден

Они зашли в маленький кабинет, в котором стояли простецкий стол без тумб и два венских стула. Один из стульев был связан проволокой. Словом, ясно было, что Циммер — птица некрупная. Он, наверное, догадался, что думает Кравцов, видя его кабинет, вдруг надулся, как индюк, и начал корчить из себя большого начальника.

— Что же мне, Коноплев, делать с вами? — процедил он сквозь зубы.

Между прочим, он действительно не знал, что ему делать с Кравцовым. Клейнер вызвал его и сказал: «Займитесь этим человеком», — а что это значит, не пояснил. Телеграмму в Смоленск Циммер послал только сейчас, потому что вчера целый день Клейнеру было некогда и нельзя было получить у него визу, а без визы отдел связи телеграмму не принимал. В общем, все показывают свою власть, всем некогда, а он, Циммер, должен придумывать, чем заниматься с этим русским.

Циммер был случайным человеком в гестапо. Чтобы спасти от фронта, его устроил туда дядя, известный в Германии писатель, обласканный самим Гитлером за книгу, воспевающую могущество нации. Циммер обиженно думал, что дядя мог бы позаботиться и о звании для своего племянничка. А то вот еле-еле дали ему унтерштурмфюрера и держат на самой грязной работе. Это просто проклятье, как ему не везет. Раньше тот же дядя устроил его в Гейдельбергский университет. Попал он на факультет славяноведения, где ежегодно был недобор студентов. Выучил тяжкий, как свинец, русский язык. Другие со знанием этого языка занимают теперь большие посты, а ему приходится возиться со всякими типами вроде вот этого Коноплева… Тем не менее Циммер старался. Ему чертовски хотелось показать всем выскочкам, что он не лыком шит. Кто знает, кто ведает, а вдруг этот Коноплев окажется его золотой находкой? Недаром же им заинтересовался сам Клейнер…

— Ну что же вы хотите сказать мне, Коноплев? — важно спросил Циммер, заглянув в чернильницу.

Кравцов понимал, что гестаповец не знает, что с ним делать, и решил ему помочь.

— Поручите мне какую-нибудь работу, чисто техническую, просто, чтоб я не бездельничал, — почтительно попросил Кравцов.

Циммер решительно выдвинул единственный ящик стола и достал из него какую-то бумагу.

— Вот мы получили на днях заявление без подписи, — сказал он. — Клейнер поручил мне разобраться, а я что-то ничего тут не пойму. Прочтите, пожалуйста.

Кравцов начал читать удивительнейший по своей гнусности документ:

«Заявление

В немецкое жандармское управление города — гестапо

от непримиримого врага коммунизма и его жертвы, в прошлом верного слуги монархии

Желая верноподданно содействовать беспощадной расправе не только над иродами-коммунистами, но и над всеми их прислужниками, нижайше доношу о нижеследующем:

1. Обратите ваше внимание и упрячьте в тюрьму Ганушкину Марию Филатовну, проживающую по Успенскому переулку в доме номер шесть. Находясь в летах и состоя на большевистской пенсии, эта особа дни и ночи общественно действовала при детском саде, что на Пролетарской улице, и тем самым содействовала коммунистам в отлучении детей от родителей и Церкви и вдобавок обучала их гнусным песням.

2. Семенихин Павел Ильич, проживающий по 3-й Первомайской, д. 24. С утра до ночи ходил этот тип по домам, брал за горло агитациями про коммунизм и под смерть требовал с людей деньги для коммунистов…»

Кравцов усмехнулся: «Да, трудновато, конечно, немцам разобраться, о ком тут идет речь».

— Вам что-нибудь понятно? — спросил Циммер.

— По-моему, он ненормальный, — сказал Кравцов. — Старуха-пенсионерка, работающая с детьми; мелкий чиновник по страхованию жизни — разве это опасность для великой Германии и ее армии? Посмотрим, что дальше.