«Сатурн» почти не виден

Рудин рассказал Биркнеру, как он первый раз в жизни прыгал с парашютом, когда его сбрасывали к партизанам летней ночью сорок первого года. Биркнер, слушая рассказ Рудина, хохотал в голос. Когда выяснилось, что Биркнер тоже недавно получил орден, Рудин предложил выпить за его награждение. Щукин тоже пытался выпить, но расплескал коньяк себе на колени. Рудину показалось, что он сделал это не совсем естественно. Сам Рудин не пьянел и даже не боялся этого. Он уже не раз проверял в себе это качество: когда нервы напряжены, спиртное на него не действует. Потом, позже, опьянение обрушится на него нестерпимой головной болью, тошнотой, но сейчас оно не наступало.

Заподозрив, что Щукин преувеличивает свое опьянение, Рудин решил показать, что он тоже начинает пьянеть, и сразу же заметил на себе пристальный, как бы проверяющий взгляд Биркнера.

Как раз в эту минуту дверь в комнату приоткрылась, и ординарец Биркнера вызвал его в коридор к телефону. Биркнер выругался, что нигде ему нет покоя, и вышел.

Щукин поднял тяжелый, но абсолютно ясный взгляд на Рудина, чуть повел головой в сторону двери и тихо сказал:

— Учтите, он знает русский язык, — и снова уронил голову на грудь.

Рудин буквально замер.

В эту же минуту вернулся Биркнер. Обдумывать происшедшее Рудину было некогда. Он мог только пассивно ждать дальнейшего развития событий, не забывая, однако, того, что сказал Щукин. Но что же все это означало?

— Это звонил Мюллер, — сказал Биркнер. — У него тоже гости, и он просил передать, что они выпили за ваше награждение. Будем же, Крамер, вежливы и выпьем в ответ за наше начальство.

— С удовольствием, — сказал Рудин.

Они выпили.

— Нет, мне положительно не нравится наш господин Щукин, — вдруг заявил Биркнер и принялся трясти Щукина за плечи. Тот поднял голову и виновато улыбнулся. — Бросьте! Какой вы, к чертям, русский, если с двух рюмок валитесь? Ну-ка выпейте. — Биркнер подвинул к нему фужер с коньяком. — И не пытайтесь пролить. Пейте за здоровье нашего начальства.

Щукин вздохнул, с обреченным видом взял бокал и начал пить.

— Еще! Еще! — кричал Биркнер до тех пор, пока Щукин не осушил фужер до дна. — И прошу вести себя прилично, за столом не спать.

Выслушав перевод, сказанного Биркнером, Щукин попытался встать, но тут же плюхнулся на стул.

— Слушаюсь, — пробормотал он еле слышно.

— В самом деле, — обратился к Рудину Биркнер. — Что может быть непонятней и подозрительней, чем русский, не умеющий пить? Переведите ему это.

Рудин перевел. Щукин повернулся к Биркнеру.

— Хотите знать, что еще непонятно и подозрительно? Так я скажу вам. Вот он! — Щукин ткнул пальцем в Рудина.

— Что он сказал? — быстро спросил у Рудина Биркнер.

Рудин уже понял, что вот здесь-то и скрыта приготовленная для него ловушка. Он точно перевел сказанные Щукиным слова.

— Ну и что вы на это скажете? — последовал мгновенный вопрос Биркнера.

— Ничего не скажу. Диалог с бредом — не моя специальность.

Биркнер громко рассмеялся и, сразу оборвав смех, спросил:

— А все же любопытно, что он имеет в виду. Спросите-ка у него.

Рудин спросил.

Щукин с какой-то заученной интонацией сказал:

— Коммунисты забрасывают к партизанам своих самых отборных людей, и вдруг они забросили вас — полунемца, который только того и ждал, чтобы перебежать на эту сторону. Как же в это поверить?

Рудин обернулся к Биркнеру, чтобы спросить, нужно ли переводить, и наткнулся на его злобный пристальный взгляд.

— Переводить?

— Да, да, мне очень любопытно, что он болтает, — улыбнулся Биркнер.

Рудин перевел.

— А что? Бредит, бредит, а логично, — почти весело заметил Биркнер.

Рудину было ясно, что эта опасная для него игра была разработана заранее. Щукин не мог не согласиться на участие в этой игре, но почему-то нашел нужным предупредить его, что Биркнер знает русский язык. Но возможно, что Щукин действует отнюдь не по принуждению, и тогда его предупреждение может быть тоже частью игры. Наконец Щукин мог и не получить возможности сделать это предупреждение. Словом, многое тут было неясно.

Рудин ничем не выдавал ни свою тревогу, ни волнение. Это было нелегко, если учесть, что выпито уже немало. Где-то в затылке уже начинала накапливаться глухая боль.

— В самом деле, Крамер, как могло случиться, что господа большевики решили проявить к вам такое слепое доверие? — спросил Биркнер, наливая фужер и делая вид, что Щукин его больше не интересует, а им руководит только собственное и вполне безобидное любопытство.

— Все дело только в том, — спокойно ответил Рудин, — что у них постыдно малое количество людей, знающих язык. — Он пригубил коньяк. — Что я? Мне известны случаи похлеще. В один партизанский отряд был сброшен бывший учитель немецкого языка, находившийся к тому времени на пенсии. И только уже партизаны обнаружили, что он шизофреник. Он начал у них закатывать такие спектакли, что те не знали, смеяться им или плакать.

— Ну и что они с ним сделали? — спросил Биркнер, посмеявшись.

— Прикрепили его к кухне мыть посуду.

В это время снова заговорил Щукин.